Гегелевская смелость — последняя и наибольшая дань старому принципу. Лейбница и Гегеля различает не то, мыслится ли предполагаемая негативность различия как ограничение речи-заменителя или как противоречивая оппозиция; и не то, представлено ли бесконечное тождество как аналитическое или синтетическое. В любом случае различие остается подчиненным тождеству, сведенным к отрицанию, внедренным в подобие и аналогию. Поэтому в бесконечной репрезентации бред — лишь предопределенный ложный бред, ничем не нарушающий покой и безмятежность тождества. У бесконечной репрезентации тот же изъян, что и у конечной; чистое понятие различия путают с приписыванием различия тождественности понятия вообще (хотя оно использует тождество как чистый бесконечный принцип, а не род, распространяя права понятия вообще на все, вместо того, чтобы фиксировать их границы).

* * *

Различию присуще собственное критическое испытание: каждый раз как мы оказываемся перед лицом какого-то ограничения или в нем самом, перед или внутри оппозиции, мы должны спросить, что же такая ситуация предполагает. Она предполагает копошение различий, плюрализм свободных различий, диких или не-

71

прирученных, собственно дифференциальные пространство и время, первоначальные, проступающие сквозь упрощения границы или оппозиции. Для того чтобы наметились оппозиции сил и ограничения форм, необходим, прежде всего, более глубокий реальный элемент, который определяется, детерминируется как неформальное и потенциальное множество. Оппозиции предстают грубо скроенными в изысканной среде смещающихся перспектив, расстояний, сообщающихся расхождений и несоответствий, разнородных потенциалов и интенсивностей; дело не в том, чтобы прежде всего разрядить напряжения в тождественном, а в том, чтобы распределить несоответствия в этом множестве. Ограничения соответствуют простой силе первого измерения — в пространстве с одним измерением и одним направлением (как в примере Лейбница, напоминающем о кораблях, унесенных течением) могут быть столкновения, но эти столкновения с необходимостью ценны как ограничения и уравнивание, а не нейтрализация или оппозиция. Что касается оппозиции, то она, в свою очередь, представляет силу второго измерения как распределение вещей на ровной поверхности, как поляризация, сведенная к одной плоскости; синтез же осуществляется только в ложной глубине, то есть в фиктивном третьем измерении, которое добавляется к другим и довольствуется раздвоением плоскости. От нас в любом случае ускользает первоначальная глубина, интенсивная, являющаяся матрицей всего пространства в целом и первым утверждением различия; в ней живет и кипит в состоянии свободных различий то, что лишь позже появится как линейное ограничение и сглаженная оппозиция. Повсюду пары, полярности предполагают пучки и сети; упорядоченные оппозиции, лучистость по всем направлениям. Стереоскопические картинки образуют лишь плоские и ровные оппозиции; но вместе с тем они отсылают к ярусам сосуществующих подвижных планов, к "несоответствию" в первичной глубине. Повсюду первична глубина различия; незачем видеть в глубине третье измерение, если с самого начала ее не ввели как упаковывающую два предыдущих и упаковывающуюся в качестве третьего. Пространство и время выявляют оппозиции (и ограничения) лишь на поверхности, но в реальной глубине предполагаются весьма существенные утвержденные и распределенные различия, которые нельзя свести к банальности негативного. Как в зеркале Люиса Кэрролла, где все противоположно и обратно поверхности, но "различно" по толщине. Мы увидим, что это относится к любым пространствам—геометрическому, физическому, биопсихическому, социальному и лингвистическому (сколь малодостоверным предстает в этом отношении принципиальное утверждение Трубецкого: "идея различия предполагает идею оппозиции..."). Есть ложная

72

глубина борьбы, но под ней — пространство игры различий. Отрицательное является образом различия, но образом уплощенным и перевернутым, как отражение свечи в глазу быка — глазу диалектика, мечтающего о бесполезной борьбе?

В этом смысле Лейбниц также идет дальше, то есть глубже Гегеля, размещая в глубине примечательные точки и дифференциальные элементы множества, открывая игру в сотворении мира: можно сказать, что первое измерение границы, несмотря на несовершенство, остается-более близким первичной глубине. Не было ли единственным заблуждением Лейбница то, что он связал различие с негативностью ограничения, поддерживая преобладание старого принципа и связывая ряды с условием сходимости, не замечая, что само расхождение было объектом утверждения и что несовместимости принадлежали к тому же миру и утверждались как самое большое преступление и самое большое достоинство одного и того же мира вечного возвращения?

Не различие предполагает оппозицию, а оппозиция предполагает различие; далекая от того, чтобы его разрешить, то есть подвести к обоснованию, оппозиция предает и извращает различие. Мы не только утверждаем, что различие в себе не есть "уже" противоречие, но также и то, что оно несводимо, не доводится до противоречия, поскольку последнее менее, а не более глубоко, чем различие.