Когда мы перешли от рассмотрения субстанциальной и логосовой стороны смысловой предметности к ее структуре, мы сразу же столкнулись с этим символизмом. Такие платоновские понятия, как "природа", "схема", "морфе", "идея" и "образ", в сущности говоря, вполне точно можно было бы переводить по-русски термином "символ". Под этим символом, конечно, не нужно понимать какую-нибудь аллегорию или басню, но такое совмещение внутренней и внешней смысловой области, когда внутреннее выражает себя целиком во внешнем, а внешнее оказывается всецелым выражением внутреннего. Это есть диалектика сущности и явления, но только примененная к области смысловой предметности. В этом нет ничего неожиданного, поскольку подобного рода диалектика является, как мы знаем, вообще одним из самых центральных достояний всего платонизма.

Если подойти с этой стороны к Платону, то, нигде не давая определения символа, Платон, безусловно, повсюду руководствуется принципом символизма. Не только те категории, которые мы рассматриваем в данном параграфе, являются категориями символа. У Платона можно найти и множество других слов, наименований, выражений и терминов, которые или переводятся словом "символ" или, по крайней мере, явно содержат в себе этот элемент символизма.

У Платона употребляется и самое слово symbolon, но оно всегда означает у него слишком общие предметы, чтобы считать его одним из основных философских терминов. Когда мы читаем, что каждый человек является "символом" своей половины, с которой он когда-то представлял единое целое (Conv. 191), то это слово никак нельзя переводить по-русски "символ". Тут просто имеется в виду буквальное значение греческого слова, обозначающего "совпадение". Если мы это слово переведем как "половину", то едва ли это будет ошибкой. Или когда для торговли требуются площадь и деньги как "символ обмена" (R.P. II 371b), то и здесь греческое слово symbolon меньше всего означает наше понятие о символе. Это, действительно, "знак" в самом бытовом и обывательском значении слова, решительно без всякого философского или эстетического значения. Если не считать сомнительных "Писем", то этим и ограничивается весь платоновский материал с термином "символ". Заметим, что вообще в греческом языке термин этот имеет самое широкое бытовое значение, – главным образом значение "договора".

Еще шире значение слова symbolaion, относящегося не только к области "знака" или "приметы", но гораздо чаще – к области сделок, контрактов, соглашений, обязательств и вообще к области всякого рода "взаимных отношений" между людьми. У Платона для этого термина – незначительный материал (Gorg. 484d; Soph. 225b; R.P. I 333a, 343d, VIII 556b; Politic. 294e, 305b; Legg. I 649e, V 729e, 738a, XI 913a, XII 958c). То же и относительно symbol к (Phaed. 98d, Tim. 74e).

Отсутствие у Платона философского и эстетического значения всех этих терминов, безусловно, свидетельствует о том, что Платон был весьма далек от философского и уж тем более чисто логического осознания своего собственного символизма. Его собственный символизм – как мы теперь уже хорошо знаем, весьма глубокий, широкий и насыщенный, – оставался у него, вообще говоря, на стадии полной непосредственности и наивности. Как большинство великих художников и поэтов совсем не отдает себе никакого отчета в тех философских, эстетических и художественных категориях, которыми они бессознательно и часто глубочайшим образом пользуются, точно так же и Платон создал величественное здание философско-эстетического символизма, но сам, однако, весьма слабо разбирался в категориальных основах этого символизма и обозначал его самыми общими, часто неопределенными и даже расплывчатыми терминами.

То же нужно сказать и относительно таких, казалось бы, весьма важных для всякой символической эстетики терминов, как sлmeion, "знак", "сигнал", или semaino, "обозначаю", "сигнализирую", "указываю", "провещаю". Многочисленные тексты, относящиеся к этим терминам, говорят по преимуществу только о самом факте обозначения и почти не рисуют никакого смыслового отношения между обозначающим и обозначаемым. Почти ничего не дает и термин sкma, переводить ли его как "знак", или как "памятник", или как "могила" души с произвольным установлением этимологического тождества sиma и sцma ("тело"). При желании в таких терминах, как dynamis ("сила", "значение"), isehys или cratos ("сила", "значение", "власть") или axioma ("достоинство", "почет", "авторитет", "требование", "желание", "решение"), тоже нетрудно найти кое-какие элементы символизма. Однако филолог не должен увлекаться онтологическим символизмом, в очень большой степени присущим Платону, и должен воздерживаться толковать этот символизм также и логически или, по крайней мере, феноменологически. При таком символистском подходе к Платону мы без труда могли бы установить символистскую природу и таких его категорий, как doxa, dianoia, да и вообще всех гносеологических и психологических терминов Платона. Однако при анализе этих платоновских терминов, нисколько не отказываясь от некоторых элементов наличной в них символистской семантики, мы не стояли на позиции только одного символистского их рассмотрения.