В раздражении пребывал теперь Данилов.
Он утолил жажду, был сыт, ему следовало уходить. Но куда? Опять в свою комнату, в свою келью, в свою камеру? И зачем уходить? Из за боязни столкновения с Кармадоном? Но что его бояться, думал теперь Данилов. Совсем недавно он был готов бежать из мясного буфета, сейчас же он сидел чуть ли не обиженным на Кармадона: тот его не замечал. Раздражение, вызванное Уграэлем, он словно бы перенес на Кармадона. Данилову хотелось выкинуть нечто такое, что привлекло бы внимание Кармадона к нему. Данилов занимался пошлым делом – после принятия ячменных напитков потягивал коньяк (будто протестуя против чего то). И хмуро смотрел на стол Кармадона.
Кармадон обернулся. Он что то говорил собеседникам, что то доказывал им и, обернувшись, замолчал, замер. Потом, словно пришел в себя, стул передвинул, спину показал Данилову и, видно, продолжил разговор.
В том, что Кармадон заметил его, Данилов не сомневался. Обратили внимание на Данилова и демоны, сидевшие с Кармадоном. Они то и дело посматривали теперь на него. Но вряд ли вели с Кармадоном о нем речь.
А Кармадон больше не оборачивался. Данилов нервничал. Он отставил коньяк. Все в буфете раздражало его. «Он меня даже не желает замечать! – горячился Данилов. – Не выказывает презрения, ни злобы, ни обиды. Ну как же! Он – аристократ, он хоть и пониженный в чине, хоть и ущемленный, а все равно – демон главной последовательности!» Что то распирало Данилова, личность воспитанную и скорее мирную, что то неприятное мучило его, вот вот готово было подтолкнуть к скандалу, совершенно бессмысленному и уж, конечно, вредному для него, скандалу (Данилов уже предчувствовал это) противному, бабьему, возможно истеричному, с битьем сосудов. «Я сам подойду к нему! – разжигал себя Данилов. – Я потребую объяснений, где Синезуд и где Бек Леонович…»
Соображение о домовом Беке Леоновиче явилось Данилову на ум (или было подсказано ему) кстати, Данилов ухватился за него. Он теперь уверял себя, что именно из за Бека Леоновича он и намерен подойти к Кармадону и, если потребуют обстоятельства, на самом деле надерзить тому, предпринять нечто решительное. Судьба Бека Леоновича несомненно волновала Данилова, его не покидало ощущение вины, но сейчас причиной стремления подойти к Кармадону, хотя Данилов и не желал себе признаться в этом, было иное. А что – иное, он и сам не мог бы сказать. Будто причина эта существовала независимо от Данилова.
Данилов встал и подошел к столу Кармадона.
– Извините, но я вынужден обратиться к вам…
Кармадон Данилова будто бы не видел, но собеседники его смотрели на Данилова с интересом и, возможно, ждали зрелища.
– К сожалению, мне приходится нарушать приличия, но я не нахожу иного выхода…
– Вы к нам ко всем обращаетесь, – спросил демон в берете с рысьими ушами, – или кого то имеете в виду особенно?
– Я хочу задать вопрос Кармадону, и его право решать, в обществе он желает выслушать меня или в одиночестве?
– Мне все равно, – сказал Кармадон.
– Где Бек Леонович?
– Кто? – удивился Кармадон.
– Бек Леонович. Домовой из Останкина.
– А а, – вспомнил Кармадон, тут же сказал надменно: – К сожалению, ничем не могу удовлетворить ваш интерес.
– Но он был отправлен в известном лишь вам направлении… Именно вы его и отправили… А я давал ему гарантии безопасности… Его следует вернуть.
– Это мне теперь не под силу, – сказал Кармадон.
– А кому под силу? – не мог уняться Данилов.
– Не знаю. Но думаю, что и не вам.
Данилов вдруг почувствовал, что запал его исчез и говорить ему нечего, какой тут скандал, какие решительные выражения, да и зачем они? Жалким он стоял перед столом Кармадона, и с каждой секундой его положение становилось все более нелепым, выходка его превращалась в фарс. А собеседники Кармадона все еще смотрели на него в ожидании пассажа. Но пассаж и так вышел! Кармадон же, хоть и изуродованный, сидел по прежнему надменный и спокойный и будто бы держал у глаза ледяной монокль.
– Что же, – сказал Данилов, – придется мне хлопотать о возвращении Бека Леоновича.
Тут он откланялся.
Теперь то ему, точно, следовало уйти из буфета, а он не смог, вернулся к своему столу, сел спиной к Кармадону. «Какая глупость! – думал Данилов о своем походе к Кармадону. – Бабья глупость! Вот сам и принял позор. И поделом!» Безрассудным и некорректным по отношению к Кармадону было упоминание при публике имени останкинского домового. И шепотом то, на ухо Кармадону, его нельзя было произносить. Ведь он, Данилов, ничего не знал. Ничего, кроме того, что Кармадона разжаловали и следы конфуза оставили на его лице. А как все было сделано, при каких словах, записях и аттестациях, это Данилову было неизвестно. Как он мог проявлять себя базарной личностью, крикливой торговкой солеными огурцами, у которой взяли из кадки овощ и ушли, не расплатившись! А овоща то вдруг и не брали… Ему было стыдно и противно.
Так сокрушался Данилов, сидя в буфете. Теперь ему казалось, что намерен был буянить совсем другой, но не он. «Может быть, это все подстроили они, – думал Данилов, – исследователи?» Тогда, значит, он потерял самоуправление, расслабился и дал возможность исследователям направлять его действия в созданной ими ситуации.