Вызывала тревогу Зыбалова культура, в том числе и общая, дирижера Чудецкого. А солист Данилов и не был назван.
Переслегин сразу сник, Чудецкий улыбался, говорил: «Этого следовало ожидать!», уверял, что все равно программу оркестр повторит.
Данилова расстроило отсутствие его имени в реплике. Пусть бы выругали его, но хоть бы упомянули. А так выходило, что он – нуль, даже не вызвал и тревоги Зыбалова. На следующий день поутру Данилову позвонил пегий секретарь хлопобудов.
– Владимир Алексеевич, – сказал секретарь, – вы не передумали?
Данилов был намерен нагрубить секретарю и сейчас же учинить что либо хлопобудам, но он сдержал себя.
– В последние дни, – мрачно сказал Данилов, – у меня не было времени на подобные раздумья.
– Но я хоть надеюсь, на чтение статьи Зыбалова у вас нашлось время?
– Нашлось.
– Полагаю, вы оценили деликатность Зыбалова, – вашего имени нет в статье.
– Очень признателен…
– Мы ведь и дурного пока вам ничего не причинили, а только даем понять…
– Я и тогда вас понял.
– Но все могло быть иначе. И ваше имя могло бы теперь громко звучать.
– Сразу и громко?
– Ну а что же? Хотя бы в музыкальных кругах… А сейчас мне кажется, что упования Чудецкого повторить программу выглядят наивными…
– Вы уверены?
– Владимир Алексеевич, вы могли бы отметить, что сегодня мы вам совсем не хотим угрожать или там действовать на нервы, мы просто напоминаем о себе.
Пегий человек действительно говорил вежливо, не дерзил.
– Мы ведь вам пока совсем ничего не напортили, так, мелочи, мы решили подождать, – добавил пегий человек, при этом как бы с любовью к Данилову.
– Хорошо, – сказал Данилов. – Я подумаю.
– Когда вам позвонить?
– Через два дня, – сказал Данилов и повесил трубку.
И он решил пока подождать, а не пускаться в поход на хлопобудов. На будохлопов! Смелые, смелые, а его, видите ли, пощадили. Зато выместили зло – или проявили свои возможности – на неповинных Чудецком и Переслегине.
Наташа уже ушла на работу, и хорошо, что не слышала разговора с пегим человеком. Вчера она желала отыскать критика Зыбалова и высказать ему все, что она о нем думает. Данилов ее на вылазку не пустил. «Надо терпеть», – сказал он. Совсем к Данилову Наташа не переезжала. Не только потому, что не было смысла терять ее площадь, но и потому, что она не хотела перевозить из Хохлов в Останкино швейные машинки – электрическую и ручную. Да и каково было сойтись в однокомнатной квартире альту и швейным машинкам!
Нынче опять лег снег, температура была неожиданно минус восемь, Данилов решил покататься на лыжах. Он имел часа три.
Снег лежал такой, какого в эту зиму вовсе не было. А ведь дело шло к весне. На этот снег и наступать было приятно, он скрипел.
Данилов прошел километров пятнадцать вдоль заборов Останкинского парка, устал. Было бы со временем посвободнее, он отправился бы в любимые Сокольники. В здешнем парке было тесно, и прямо по лыжне бродили пенсионеры. Но вот снег был хорош и в Останкине. Похоже, что в последние три зимы он так ни разу не скрипел. Когда то, будучи молодым и беспечным, Данилов ради удовольствия устраивал в Москве прекрасный снег. С сугробами и морозцем. Теперь он как бы стеснялся прежнего озорства. И может, зря стеснялся, может, оно и сейчас, зимой, следовало бы ему пользоваться своими возможностями, москвичи соскучились по снегу и морозу, только обрадовались бы им, а в бумагах Канцелярии от Того Света, глядишь, ему, Данилову, поставили бы галочку за то, что его усилиями мороз крепчал. Может, какой нибудь Валентин Сергеевич, скривившись, эту галочку и вынужден был бы поставить.
При мыслях о Валентине Сергеевиче Данилов расстроился, снял лыжи, связал их сверху и снизу бечевкой.
Хотелось пить. Павильон «Кофе – пончики» был закрыт, и Данилову через улицу Королева пришлось идти к автомату «Пиво воды соки». Данилов полагал, что встретит в автомате водопроводчика Колю и узнает, идет ли из Коли дым. Однако Коли в автомате не было. Данилов быстро выпил кружку пива, взял вторую и понял, что взял зря. Но от усталости не смог сдвинуться с места, стоял, прислонившись к стене, и лыжи пристроил к стене же. Тянул потихоньку пиво. Смотрел сначала на рыжих тараканов, гулявших по полу возле мусорных ящиков, потом его заставили оглянуться чьи то неприятные голоса. У соседнего стола возились подростки. На вид подростки – парни и девицы – были самые что ни на есть местные щеголи, Данилов дал бы им лет по семнадцать. Все они были пьяны, то ли загуляли с утра, то ли продолжали вчерашние развлечения. Парней было пять, а девиц две. Тоненькие, крашеные, в шумном своем возбуждении, они были резвы, вертлявы, лезли к парням целоваться. Возможно, что лезли целоваться и не совсем к тем парням, к каким им полагалось лезть по сюжету их гуляния. Один из кавалеров – как и все остальные, под два метра, – с кудрями, вылезавшими из под пышной лисьей шапки, и в клешах, дернув за рукав розовую подругу, крепко съездил ей по физиономии. У Данилова чуть пиво из кружки не вылилось. Парень и выругался, громко, некрасиво. Барышня заплакала, а кавалер, с которым она целовалась, вступаться за нее не стал, отвернулся и продолжил беседу с приятелем.