— В наши дни человек не может кочевать всю жизнь.

— Физически — нет, не может. А в смысле духовном — может. Может идти все дальше, уйти от личной истории, от того, какими нас принудили быть.

— А что надо сделать, чтобы отрешиться от этой истории, которую нам внушают?

— Несколько раз рассказать ее вслух, в полный голос, в мельчайших подробностях. И в ходе этого рассказа мы отрешимся от нас прежних и — сами увидите, если решитесь попробовать, — освободим место для нового неведомого мира. Повторяйте эту историю как можно чаще, до тех пор, пока она не утратит свою важность в ваших глазах.

— И все?

— Нет, еще не все. Чтобы не возникало чувство пустоты, освободившееся место надо без промедления заполнить чем-нибудь — пусть хоть на время.

— Но чем?

— Иными историями, чужим опытом, которым мы не решились или побоялись воспользоваться. Так мы изменимся. Так вырастим любовь. И сами вырастем с нею.

— Но ведь мы можем потерять и что-то важное?

— Не бойтесь, не потеряете. Важное останется и пребудет — а уйдет то, что лишь казалось важным, а на самом деле бесполезно. Как, например, ложное представление о том, что можно управлять Энергией Любви.

Тут старец говорит, что наше время истекло — он должен принять других посетителей. Он остается глух к моим просьбам и уговорам, но предлагает Эстер прийти еще раз.




***



Эстер проводит в Алма-Ате чуть больше недели и обещает вернуться. За это время я не раз рассказывал ей о себе, а она мне — о себе. Мы понимаем, что старик был прав: что-то выходит из нас, мы обрели некую легкость, хоть и не можем утверждать, будто стали счастливей.

Однако мы помним совет старика: как можно быстрее заполнить образовавшуюся пустоту. Перед отъездом Эстер спрашивает, не хочу ли я побывать во Франции — с тем, чтобы мы могли продолжить процесс забывания. Ей-то не с кем разделить его — с мужем она говорить об этом не может, сослуживцам она не доверяет, а потому нуждается в человеке со стороны, издалека, который бы до определенного момента не имел отношения к ее судьбе.

Я соглашаюсь и только в этот миг упоминаю о предсказании. Еще говорю, что не знаю французского, а опыт мой сводится к тому, что я пас овец и работал на бензоколонке.

Уже в аэропорту она просит меня пройти ускоренный и интенсивный курс французского. Спрашиваю, почему она приглашает меня. Она повторяет, что боится пустоты, которая образуется в душе после того, как забудется прежнее, и еще — что прошлое обрушится на нее с новой силой, и тогда она уже не сможет освободиться от него. Просит не беспокоиться о билете и визе — она сама обо всем позаботится. Прежде чем пройти паспортный контроль, она оборачивается ко мне с улыбкой и говорит, что ждала меня, хоть и не знала этого, а эти дни были самыми счастливыми в ее жизни за последние три года.

Теперь я работаю по ночам — охранником в стриптизклубе, — а днем усердно учу французский. Как ни странно, припадки теперь делаются реже, но и присутствие покидает меня. Рассказываю матери, что меня пригласили в Париж, а она смеется над моей наивностью и говорит, что эта женщина никогда больше не даст о себе знать.

Проходит год, и Эстер появляется в Алма-Ате: ожидаемая война уже началась, кто-то уже опубликовал репортаж о секретных военных базах американцев, но интервью со стариком имело большой успех, а теперь редакция заказывает ей большой репортаж об исчезновении кочевников. «Кроме того, — добавляет она, — я давно уже никому ничего не рассказываю и чувствую, что вновь впадаю в депрессию».

Я помогаю ей связаться с последними кочующими по стране племенами, сохраняющими традицию Тенгри, и с местными колдунами. Теперь я уже бегло говорю по-французски, а за ужином Эстер передает мне анкеты из консульства — их надо заполнить. Виза получена, билет куплен, и я лечу в Париж. И она, и я замечаем, что по мере того, как освобождались наши головы от груза прожитого и былого, открывалось новое пространство, осеняла нас таинственная радость, обострялась интуиция, прибывало отваги — мы не боялись рисковать, мы совершали поступки верные или ошибочные, однако совершали. Мы живем наполненно и осмысленно.




***



Оказавшись в Париже, спрашиваю, где же я буду работать, но у Эстер, оказывается, уже есть на этот счет свои планы. Она договорилась с хозяином одного бара о том, что раз в неделю я буду выступать там, и объяснила, что в моей стране существует такое вот необычное представление, на котором люди рассказывают о себе и освобождают свои головы.

Поначалу мне приходится трудно — немногочисленные посетители не хотят участвовать в игре, но на помощь приходят те, кто больше выпил. Обо мне начинают говорить в квартале. «Приходи, расскажи свою прежнюю историю — и обрети новую» — гласит написанный от руки плакат в витрине, и падкие до новизны парижане заполняют ресторанчик.

Однажды вечером я испытываю новое ощущение: на импровизированной сцене — уже не я, но присутствие. И вместо того, чтобы рассказывать легенды моей родины, а потом слушать истории посетителей, я лишь передаю то, что говорит мне Голос.