Скачать 180.75 Кбайт
Заир.
Понимаешь? Ты ежеминутно, ежесекундно ощущаешь, что живешь. Там нет места печали, унынию, сомнениям — ничему нет места, кроме огромной любви к жизни. Ты следишь за моей мыслью?
— Очень внимательно.
— Там, в бою, в средоточии скверны... на тебя как будто нисходит божественный свет. Тебе бывает страшно, но — не в бою, а до или после. А когда гремят выстрелы, ты видишь человека на пределе его возможностей — он способен и на героический, и на самый бесчеловечный поступок. Под градом пуль он вынесет раненого товарища, но не пощадит никого, кто окажется на линии огня, — ни женщину, ни ребенка. Люди, честно жившие в своих маленьких провинциальных городках, где никогда ничего не происходит, вламываются в музеи, крушат вещи, пережившие века, воруют то, что им совершенно не нужно. Запечатлевают на фотоснимках свои зверства и гордятся ими вместо того, чтобы стыдиться и утаивать их. Это безумный мир. А люди, которые в мирной жизни обманывали и предавали, на войне усваивают дух товарищества, чувствуют себя частью единого целого и оказываются неспособны на бесчестный поступок. Короче говоря, на войне все действует с точностью до наоборот.
— И, судя по твоим словам, война помогла тебе ответить на вопрос, который Ганс задавал Фрицу в токийском баре?
— Помогла. Ответ заключен в словах иезуита Тейяра де Шардена, который сказал: «Мы уже подчинили себе энергию ветра, морей, солнца. Но день, когда человек овладеет энергией любви, по значению не уступит открытию огня».
— И ты поняла все это, побывав на войне?
— Не знаю. Но я видела, что, как ни странно, человек на войне счастлив. Мир для него обретает смысл. Я уже говорила тебе: абсолютная власть или самопожертвование придают значение его жизни. Он получает возможность любить без оглядки, без границ, ибо ему нечего терять. Смертельно раненый солдат никогда не скажет врачу: «Спаси меня!» Обычно его последние слова: «Скажите жене и сыну, что я люблю их». В такой отчаянный момент они говорят о любви!
— Выходит, что человек находит смысл жизни только на войне?
— Но мы всегда на войне. Мы ведем постоянную борьбу со смертью, хоть и знаем, что в итоге победа останется за ней. Просто в «вооруженных конфликтах» это предстает более наглядно, но и в мирной, повседневной жизни происходит то же самое. Постоянно чувствовать себя несчастным — непозволительная роскошь.
— И чего же ты хочешь от меня?
— Помощи. А помощь — не в том, чтобы сказать: «Подай заявление об увольнении», ибо это только усилит мою душевную смуту. Мы должны найти способ сделать так, чтобы эта чистая, абсолютная любовь прошла через наше тело и распространилась вокруг. Единственный человек, который сумел меня понять, — это мой переводчик: у него случаются настоящие озарения насчет этой энергии, но он, мне кажется, не вполне от мира сего.
— Уж не о Господней ли любви ты говоришь?
— Если человек способен любить своего партнера, не ставя ему условий, не навязывая ограничений, то этим он выражает свою любовь к Богу. Проявляя любовь к Богу, он полюбит своего ближнего. Если полюбит своего ближнего, то будет любить себя. Если будет любить самого себя, все станет на свои места. Изменится ход Истории. Ее не изменят ни политика, ни завоевания, ни теории, ни войны, ибо это всего лишь повторение одного и того же, — того, что мы видим от начала времен. История изменится, когда мы сумеем использовать энергию любви, как используем энергию ветра, моря, атома.
— И ты полагаешь, что мы с тобой сумеем спасти мир?
— Я полагаю, что не только мы с тобой думаем в этом направлении. Так ты поможешь мне?
— Да, разумеется, только скажи, что я должен делать.
— Этого-то как раз я и не знаю!
***
Симпатичная пиццерия, куда я регулярно захаживал еще с тех пор, как впервые попал в Париж, ныне стала частью моей биографии: именно в этом заведении я решил отметить вручение мне ордена Наук и Искусств, которого удостоило меня французское Министерство культуры, — хотя многие сочли, что для такого торжественного случая лучше подошел бы ресторан подороже и поизысканней. Однако хозяин пиццерии Роберто был для меня чем-то вроде талисмана — всякий раз, как я приходил к нему, в моей жизни происходило что-то хорошее.
— Я бы мог начать с общих фраз, рассказывая о том, какой успех имеет моя книга «Время раздирать и время сшивать», или о том, какие противоречивые чувства обуревали меня во время вашего представления.
— Это никакое не представление, — поправил Михаил. — Это — встреча. Мы рассказываем истории и танцуем ради Энергии Любви.
— Я бы мог начать с чего угодно, чтобы дать вам время освоиться. Но ведь мы оба знаем, что свело нас за одним столом.
— Не «что», а «кто». Ваша жена, — произнес Михаил с вызывающим видом, свойственным людям его возраста: сейчас он не напоминал робеющего любителя автографов или духовного лидера на «встрече».
— Ошибка. Моя бывшая жена. И я обращаюсь к вам с просьбой — мне нужно увидеться с ней. Пусть она сама, глядя мне в глаза, объяснит, что побудило ее уйти. Только так я смогу отделаться от моего Заира.
— Очень внимательно.
— Там, в бою, в средоточии скверны... на тебя как будто нисходит божественный свет. Тебе бывает страшно, но — не в бою, а до или после. А когда гремят выстрелы, ты видишь человека на пределе его возможностей — он способен и на героический, и на самый бесчеловечный поступок. Под градом пуль он вынесет раненого товарища, но не пощадит никого, кто окажется на линии огня, — ни женщину, ни ребенка. Люди, честно жившие в своих маленьких провинциальных городках, где никогда ничего не происходит, вламываются в музеи, крушат вещи, пережившие века, воруют то, что им совершенно не нужно. Запечатлевают на фотоснимках свои зверства и гордятся ими вместо того, чтобы стыдиться и утаивать их. Это безумный мир. А люди, которые в мирной жизни обманывали и предавали, на войне усваивают дух товарищества, чувствуют себя частью единого целого и оказываются неспособны на бесчестный поступок. Короче говоря, на войне все действует с точностью до наоборот.
— И, судя по твоим словам, война помогла тебе ответить на вопрос, который Ганс задавал Фрицу в токийском баре?
— Помогла. Ответ заключен в словах иезуита Тейяра де Шардена, который сказал: «Мы уже подчинили себе энергию ветра, морей, солнца. Но день, когда человек овладеет энергией любви, по значению не уступит открытию огня».
— И ты поняла все это, побывав на войне?
— Не знаю. Но я видела, что, как ни странно, человек на войне счастлив. Мир для него обретает смысл. Я уже говорила тебе: абсолютная власть или самопожертвование придают значение его жизни. Он получает возможность любить без оглядки, без границ, ибо ему нечего терять. Смертельно раненый солдат никогда не скажет врачу: «Спаси меня!» Обычно его последние слова: «Скажите жене и сыну, что я люблю их». В такой отчаянный момент они говорят о любви!
— Выходит, что человек находит смысл жизни только на войне?
— Но мы всегда на войне. Мы ведем постоянную борьбу со смертью, хоть и знаем, что в итоге победа останется за ней. Просто в «вооруженных конфликтах» это предстает более наглядно, но и в мирной, повседневной жизни происходит то же самое. Постоянно чувствовать себя несчастным — непозволительная роскошь.
— И чего же ты хочешь от меня?
— Помощи. А помощь — не в том, чтобы сказать: «Подай заявление об увольнении», ибо это только усилит мою душевную смуту. Мы должны найти способ сделать так, чтобы эта чистая, абсолютная любовь прошла через наше тело и распространилась вокруг. Единственный человек, который сумел меня понять, — это мой переводчик: у него случаются настоящие озарения насчет этой энергии, но он, мне кажется, не вполне от мира сего.
— Уж не о Господней ли любви ты говоришь?
— Если человек способен любить своего партнера, не ставя ему условий, не навязывая ограничений, то этим он выражает свою любовь к Богу. Проявляя любовь к Богу, он полюбит своего ближнего. Если полюбит своего ближнего, то будет любить себя. Если будет любить самого себя, все станет на свои места. Изменится ход Истории. Ее не изменят ни политика, ни завоевания, ни теории, ни войны, ибо это всего лишь повторение одного и того же, — того, что мы видим от начала времен. История изменится, когда мы сумеем использовать энергию любви, как используем энергию ветра, моря, атома.
— И ты полагаешь, что мы с тобой сумеем спасти мир?
— Я полагаю, что не только мы с тобой думаем в этом направлении. Так ты поможешь мне?
— Да, разумеется, только скажи, что я должен делать.
— Этого-то как раз я и не знаю!
***
Симпатичная пиццерия, куда я регулярно захаживал еще с тех пор, как впервые попал в Париж, ныне стала частью моей биографии: именно в этом заведении я решил отметить вручение мне ордена Наук и Искусств, которого удостоило меня французское Министерство культуры, — хотя многие сочли, что для такого торжественного случая лучше подошел бы ресторан подороже и поизысканней. Однако хозяин пиццерии Роберто был для меня чем-то вроде талисмана — всякий раз, как я приходил к нему, в моей жизни происходило что-то хорошее.
— Я бы мог начать с общих фраз, рассказывая о том, какой успех имеет моя книга «Время раздирать и время сшивать», или о том, какие противоречивые чувства обуревали меня во время вашего представления.
— Это никакое не представление, — поправил Михаил. — Это — встреча. Мы рассказываем истории и танцуем ради Энергии Любви.
— Я бы мог начать с чего угодно, чтобы дать вам время освоиться. Но ведь мы оба знаем, что свело нас за одним столом.
— Не «что», а «кто». Ваша жена, — произнес Михаил с вызывающим видом, свойственным людям его возраста: сейчас он не напоминал робеющего любителя автографов или духовного лидера на «встрече».
— Ошибка. Моя бывшая жена. И я обращаюсь к вам с просьбой — мне нужно увидеться с ней. Пусть она сама, глядя мне в глаза, объяснит, что побудило ее уйти. Только так я смогу отделаться от моего Заира.
|
|