Думаю, что для читателя (в отличие от вышеназванных результатов) эти разъяснения мало понятны. Тем более что И. Кирсберг не хочет, чтобы мы отождествляли его подход с обычным пониманием феноменологии: «Как соотносится наша феноменология с общепринятой, – замечает он, – нам неизвестно; это вопрос названия – она неоспорима при любом ответе»[182].

Но действительно, здесь есть реальная проблема и затруднение. Как убедить читателя, что ты прав, что предложенный тобой подход и метод правильные и эффективные? При том, что за тобой стоит новый опыт анализа, новый опыт истолкования и исследования, которые не знакомы в существующей научной традиции. Когда И. Кирсберг в заключение своей книги рассказывает нам о своем методе, он имеет в виду именно этот новый, созданный (изобретенный) им лично опыт мыслительной работы. Однако этот опыт читателям неизвестен, нам не на что опереться в понимании рефлексии автора. К сожалению, не спасает (хотя психологически облегчает коммуникацию) и демонстрация этого опыта. Человек, не включенный в новый опыт, понимает эту демонстрацию не лучше, чем указанную рефлексию. Надо сказать, что рассмотренное здесь затруднение характерно для любого творчества: условием его адекватного понимания является вовлечение в новый опыт мышления и работы, но последнее как раз и не имеет места. Однако особенно актуальна эта проблема для феноменологии, предъявляющей не новый опыт работы, а новые реальности сознания. На что, спрашивается, мы может опираться, чтобы принять эти реальности?

Кое-что все же можно понять, продумывая сущность феноменологического подхода. Он рождается не просто в связи с требованием обратиться к фактам и феноменам собственного сознания, а в ситуации становления нового мышления и видения. В этом плане, как это не выглядит странным, каждый крупный философ, начиная с Платона и Аристотеля, может считаться феноменологом. Поэтому, кстати, феноменологов не устраивают факты непосредственного традиционного сознания, требуется еще «феноменологическая редукция» и выход на «чистое сознание», по сути, отвечающее новому опыту мышления. Например, когда Ф. Бэкон критикует Аристотеля и существующие предрассудки научного сознания, он имеет в виду не сложившуюся практику мышления, а свой собственный новаторский опыт мысли. На мой взгляд, феноменология родилась как позиция и подход, с одной стороны, отрицающие сложившуюся онтологию и видение, с другой – переводящие мысль в плане «предельных оснований» (категорий, понятий, методов) на собственный опыт исследователя (мыслителя), с третьей стороны, обосновывающие выделение новых предельных оснований в плане сознания и работы с ним (с последним можно и не соглашаться).

Правда, феноменологи мыслят этот опыт не как уникальный, принадлежащий самому исследователю, а напротив, всеобщий; отсюда установка на усмотрение сущностей и трансцендентализм. Но я думаю, это понимание не является адекватным, анализ показывает, что интересные феноменологические исследования основываются на уникальном опыте мышления и творчества самого феноменолога, преодолевающего сущеcтвующую традицию мысли, способствующего становлению нового мышления. Поскольку этот опыт не совпадает с общепринятым, феноменолог – не понятен. Поскольку феноменолог опирается на новый, созданный им самим опыт, основания его мысли безосновны и априорны (поэтому со стороны часто выглядят произвольными). Поскольку, однако, этот опыт эффективный (если он, действительно, эффективный и новый), научное сообщество обязано его принимать и понимать, во всяком случае, делать усилия в этом направлении.

Важной составляющей мышления феноменолога (и условия его коммуникации с научным сообществом) является новая реальность (онтология), оправдывающая и объясняющая новый опыт его мышления и работы. Конкретно, в данном случае И. Кирсберг вводит для читателя онтологию жизни. «Кроме жизни и живого, – пишет он, – других феноменов в Библии нет… речь в Библии сбивается, вместе с жизнью впадает в перемены… Естество жизни не в том, что она причинно упорядочена, разумно доступна (согласно понятиям), а в том, что дается равно всему, ощущаемая, хотя не по современному, неотстранимое место обитания, где питаются, размножаются, находят убежище… Это разные куски текста, но в них один и тот же смысл – проникновенная полнота жизни, достигающая не только слуха или зрения, слуха-зрения… Итак, что такое живое? То, что находится у Господа… Жизнь как живое – сгусток памяти; в памяти Бог собирает людей – в народ, в поколение живого. Память – это тоже жизнеприсутствие… Субъективное – это живое именно потому, что Бог открывает себя как жизнеприсутствие, а не как современный волящий субъект…»[183].

Хотя И. Кирсбергу кажется, что