Скачать 65.88 Кбайт
Посторонний
А как я думаю, обманывала
она его? Да, пожалуй, обманывала. А как я думаю, надо ее проучить?
И как бы я поступил на его месте? Я ответил - трудно сказать, но
что он хочет ее проучить - это я понимаю. Потом я выпил еще вина.
Раймон закурил сигарету и раскрыл мне свой план. Он напишет ей
письмо, в котором "даст ей по морде" и в то же время заставит
раскаяться. А потом, когда она вернется, он ляжет с ней в постель
и "в самую последнюю минуту" плюнет ей в лицо и выгонит вон. Я
[55]
согласился - да, таким образом она и вправду будет наказана. Но
Раймон сказал, что он, пожалуй, не сумеет составить такое письмо,
вот он и подумал - может, я напишу за него. Я ничего не ответил, и
он предложил, если я не против, заняться этим сейчас же. Я сказал,
что не против.
Он выпил стакан вина и поднялся. Отодвинул тарелки и остатки
застывшей в жиру колбасы. Старательно вытер клеенку на столе.
Вынул из ящика ночного столика лист бумаги в клетку, желтый
конверт, красную деревянную ручку и квадратную чернильницу с
лиловыми чернилами. Когда он назвал имя женщины, стало ясно, что
она мавританка. Я сочинил письмо. Писал отчасти наобум, но
старался, чтобы Раймон был доволен, - в сущности, отчего бы и не
постараться? Потом прочел ему письмо вслух. Он слушал, курил и
j`w`k головой, потом попросил прочесть еще раз. Остался вполне
доволен. И сказал мне:
- Я же знал, что ты человек бывалый.
Не сразу я заметил, что он перешел на "ты". Только когда он
заявил: "Вот теперь ты мне настоящий друг!" - меня это поразило.
Он повторил то же самое еще раз, и я сказал: "Да". Мне все равно,
друг так друг, а ему, видно, вправду этого хотелось. Он запечатал
письмо, и мы допили вино. Потом посидели молча, покурили. На улице
стало совсем тихо, прошуршала шинами одинокая машина. Я сказал:
- Уже поздно.
Раймон тоже так думал. Он сказал - время идет быстро, - и в
некотором смысле это верно. Меня клонило ко сну, но я никак не мог
подняться. Наверно, у меня был усталый вид, потому что Раймон
сказал - не надо вешать нос. Я сперва не понял. Тогда он объяснил:
он слышал, что я похоронил маму, но ведь рано или поздно все
помрем. Я согласился.
Потом я встал. Раймон крепко пожал мне руку и сказал, что
настоящие мужчины всегда поймут друг друга. Я вышел, затворил
дверь и минуту постоял в темноте на площадке. Дом спал, снизу по
лестнице тянуло чем-то сырым и смутным. Я стоял не шевелясь, но
ничего не услышал, только в ушах шумело. Да в комнате старика
Саламано глухо проскулил пес.
IV
Всю неделю я много работал. Как-то зашел Раймон и сказал, что
отослал то письмо. Два раза я ходил с Эмманюелем в кино, он часто
не понимает, что делается на экране. Надо ему объяснять. Вчера, в
субботу, как мы уговорились, приходила Мари. На ней было красивое
платье в белую и красную полоску и кожаные сандалии, и я очень ее
'захотел. Под платьем угадывались ее крепкие груди, смуглое от
загара лицо было как цветок. Мы сели в автобус и поехали за
несколько километров от Алжира на маленький пляж - он прячется
между скал, а от суши его отгораживают тростники. В четыре часа
солнце уже не такое жаркое, но вода теплая. Не спеша поплескивала
пологая ленивая волна.
[56]
Мари обучила меня игре: когда плывешь, надо втянуть ртом пену
с гребня волны, перевернуться на спину и дунуть в небо фонтаном.
Брызги рассеиваются в воздухе, точно кружево, или падают на лицо
теплым дождем. Но скоро от горько-соленой воды стало жечь во рту.
Мари подплыла ближе и в воде прильнула ко мне. Прижалась губами к
моим губам, провела по ним языком. Рот у меня перестал гореть, и
мы немного покачались на волнах.
Потом мы вышли на песок и стали одеваться. Мари смотрела на
меня блестящими глазами. Я обнял ее. После этого мы больше не
разговаривали. Я прижал ее к себе, и мы заторопились к автобусу,
сразу пошли ко мне и бросились на постель. Я оставил окно настежь.
Летняя ночь омывала наши опаленные солнцем тела, и это было
славно.
Утром Мари осталась у меня, и я сказал - давай позавтракаем
вместе. И вышел купить чего-нибудь поесть. Когда возвращался,
услыхал в комнате Раймона женский голос. Немного погодя заворчал
на своего пса старик Саламано. По деревянным ступеням зашаркали
подошвы, заскребли когти, и послышалось знакомое:
- Сволочь! Подлюга!
Они вышли на улицу. Я рассказал Мари про старика, и она
засмеялась. На ней была моя пижама, рукава она подвернула. Когда
nm` засмеялась, я опять ее захотел. Немного погодя она спросила:
- Ты меня любишь?
Я ответил, что это пустые слова, они ничего не значат, но,
пожалуй, не люблю. Лицо у нее стало грустное. Но, готовя завтрак,
она ни с того ни с сего опять засмеялась так, что я ее обнял. И в
эту минуту в комнате Раймона поднялся шум.
Сперва мы услышали пронзительный женский крик, потом голос
Раймона:
- Ты меня обманула, да, обманула! Я тебе покажу, как меня
обманывать!
Раздались глухие удары, и женщина завопила, да так отчаянно,
что на лестницу тотчас выбежали жильцы.
она его? Да, пожалуй, обманывала. А как я думаю, надо ее проучить?
И как бы я поступил на его месте? Я ответил - трудно сказать, но
что он хочет ее проучить - это я понимаю. Потом я выпил еще вина.
Раймон закурил сигарету и раскрыл мне свой план. Он напишет ей
письмо, в котором "даст ей по морде" и в то же время заставит
раскаяться. А потом, когда она вернется, он ляжет с ней в постель
и "в самую последнюю минуту" плюнет ей в лицо и выгонит вон. Я
[55]
согласился - да, таким образом она и вправду будет наказана. Но
Раймон сказал, что он, пожалуй, не сумеет составить такое письмо,
вот он и подумал - может, я напишу за него. Я ничего не ответил, и
он предложил, если я не против, заняться этим сейчас же. Я сказал,
что не против.
Он выпил стакан вина и поднялся. Отодвинул тарелки и остатки
застывшей в жиру колбасы. Старательно вытер клеенку на столе.
Вынул из ящика ночного столика лист бумаги в клетку, желтый
конверт, красную деревянную ручку и квадратную чернильницу с
лиловыми чернилами. Когда он назвал имя женщины, стало ясно, что
она мавританка. Я сочинил письмо. Писал отчасти наобум, но
старался, чтобы Раймон был доволен, - в сущности, отчего бы и не
постараться? Потом прочел ему письмо вслух. Он слушал, курил и
j`w`k головой, потом попросил прочесть еще раз. Остался вполне
доволен. И сказал мне:
- Я же знал, что ты человек бывалый.
Не сразу я заметил, что он перешел на "ты". Только когда он
заявил: "Вот теперь ты мне настоящий друг!" - меня это поразило.
Он повторил то же самое еще раз, и я сказал: "Да". Мне все равно,
друг так друг, а ему, видно, вправду этого хотелось. Он запечатал
письмо, и мы допили вино. Потом посидели молча, покурили. На улице
стало совсем тихо, прошуршала шинами одинокая машина. Я сказал:
- Уже поздно.
Раймон тоже так думал. Он сказал - время идет быстро, - и в
некотором смысле это верно. Меня клонило ко сну, но я никак не мог
подняться. Наверно, у меня был усталый вид, потому что Раймон
сказал - не надо вешать нос. Я сперва не понял. Тогда он объяснил:
он слышал, что я похоронил маму, но ведь рано или поздно все
помрем. Я согласился.
Потом я встал. Раймон крепко пожал мне руку и сказал, что
настоящие мужчины всегда поймут друг друга. Я вышел, затворил
дверь и минуту постоял в темноте на площадке. Дом спал, снизу по
лестнице тянуло чем-то сырым и смутным. Я стоял не шевелясь, но
ничего не услышал, только в ушах шумело. Да в комнате старика
Саламано глухо проскулил пес.
IV
Всю неделю я много работал. Как-то зашел Раймон и сказал, что
отослал то письмо. Два раза я ходил с Эмманюелем в кино, он часто
не понимает, что делается на экране. Надо ему объяснять. Вчера, в
субботу, как мы уговорились, приходила Мари. На ней было красивое
платье в белую и красную полоску и кожаные сандалии, и я очень ее
'захотел. Под платьем угадывались ее крепкие груди, смуглое от
загара лицо было как цветок. Мы сели в автобус и поехали за
несколько километров от Алжира на маленький пляж - он прячется
между скал, а от суши его отгораживают тростники. В четыре часа
солнце уже не такое жаркое, но вода теплая. Не спеша поплескивала
пологая ленивая волна.
[56]
Мари обучила меня игре: когда плывешь, надо втянуть ртом пену
с гребня волны, перевернуться на спину и дунуть в небо фонтаном.
Брызги рассеиваются в воздухе, точно кружево, или падают на лицо
теплым дождем. Но скоро от горько-соленой воды стало жечь во рту.
Мари подплыла ближе и в воде прильнула ко мне. Прижалась губами к
моим губам, провела по ним языком. Рот у меня перестал гореть, и
мы немного покачались на волнах.
Потом мы вышли на песок и стали одеваться. Мари смотрела на
меня блестящими глазами. Я обнял ее. После этого мы больше не
разговаривали. Я прижал ее к себе, и мы заторопились к автобусу,
сразу пошли ко мне и бросились на постель. Я оставил окно настежь.
Летняя ночь омывала наши опаленные солнцем тела, и это было
славно.
Утром Мари осталась у меня, и я сказал - давай позавтракаем
вместе. И вышел купить чего-нибудь поесть. Когда возвращался,
услыхал в комнате Раймона женский голос. Немного погодя заворчал
на своего пса старик Саламано. По деревянным ступеням зашаркали
подошвы, заскребли когти, и послышалось знакомое:
- Сволочь! Подлюга!
Они вышли на улицу. Я рассказал Мари про старика, и она
засмеялась. На ней была моя пижама, рукава она подвернула. Когда
nm` засмеялась, я опять ее захотел. Немного погодя она спросила:
- Ты меня любишь?
Я ответил, что это пустые слова, они ничего не значат, но,
пожалуй, не люблю. Лицо у нее стало грустное. Но, готовя завтрак,
она ни с того ни с сего опять засмеялась так, что я ее обнял. И в
эту минуту в комнате Раймона поднялся шум.
Сперва мы услышали пронзительный женский крик, потом голос
Раймона:
- Ты меня обманула, да, обманула! Я тебе покажу, как меня
обманывать!
Раздались глухие удары, и женщина завопила, да так отчаянно,
что на лестницу тотчас выбежали жильцы.
|
|