Я не знал, каким образом все это касалось меня, и приказал себе никогда не допускать, чтобы какая бы то ни было книжка заменила мне мои собственные мысли. Я поворочался под одеялом, а затем уснул сразу, как гаснет выключенная лампа, сладко и без снов, под небом, расцвеченным тысячами звезд, которые были иллюзиями – что ж, возможно, но иллюзиями прекрасными – это уж точно.
Когда я проснулся, только только начинало светать, небо было озарено розовым светом, кругом лежали золотые тени. Я проснулся не от света, а от того, что что то касалось моей головы, очень и очень нежно. Я подумал, что это соломинка; в следующий раз я решил, что это букашка, хлопнул со всего размаху и чуть не сломал руку… – гаечный ключ "на 17" несколько тяжеловат, чтобы хлопать по нему со всего размаху, тут то сон спал с меня окончательно. Ключ отлетел к элерону, на секунду зарылся в траву, но затем величественно выплыл и снова повис в воздухе. Потом, по мере того, как я приходил в себя, не сводя с него глаз, он мягко опускался все ниже и ниже, упал на землю и замер. К тому моменту, когда я поднял его, он уже был тем самым старым знакомым и любимым гаечным ключом, таким же тяжелым и готовым заняться отвинчиванием всех этих болтов и гаек.
"Черт побери!"
Я никогда не говорю "черт побери" или "проклятье" – это осталось у меня с детства. Но я был совершенно ошеломлен, и больше сказать было просто нечего. Что происходило с моим ключом? Дональд Шимода был где то там, за горизонтом, километрах по крайней мере в ста. Я повертел ключ в руках, внимательно осмотрел его, чувствуя себя обезьяной, которая тупо пялится на колесо, вертящееся у нее перед глазами. Этому должно быть какое то простое объяснение.
Наконец, мне все это надоело, и я сдался. Бросив ключ в сумку с инструментом, я развел костер и достал сковородку. Спешить было некуда. Я мог оставаться здесь целый день, если бы захотел.
Оладья в сковородке уже поднялась, вот вот пора была ее переворачивать, и тут я услышал звук, доносящийся с западной части неба.
Этот звук никак не мог принадлежать самолету Шимоды, никто не смог бы найти меня в этом поле, одном из миллионов полей Среднего Запада, но я знал, что это был он, и начал насвистывать, следя за оладьей и небом одновременно, стараясь придумать, что бы сказать небрежно этакого, когда он приземлится.
Конечно же, это был "Трэвэл Эйр". Он низко пролетел над моим "Флитом", заломил лихой поворот, нырнул к земле и приземлился с положенной для нормальных самолетов скоростью. Он подкатился поближе и выключил двигатель. Я не сказал ни слова. Помахал ему рукой, но молча. И продолжал насвистывать.
Он вылез из кабины и подошел к костру.
"Привет, Ричард".
"Ты опаздываешь", – сказал я. "Оладья уже почти сгорела".
"Прости, пожалуйста".
Я вручил ему стаканчик воды из ручья и жестяную тарелочку с половинкой оладьи и куском маргарина.
"Ну как там все закончилось?" – спросил я.
"Все отлично", – сказал он с мимолетной улыбкой. "Едва унес ноги".
"Я уж начал в этом сомневаться".
Некоторое время он молча жевал оладью.
"Ты знаешь", – сказал он наконец, обдумывая поглощаемое, – "это просто отрава".
"А никто и не говорит, что ты обязан есть мои оладьи", – сказал я сердито. "Почему это все так ненавидят мои оладьи? Никто не любит мои оладьи! Почему это так, Небесный Учитель?"
"Дело в том", – сказал он, усмехнувшись", – и я сейчас говорю от имени Бога, что ты веришь в то, что они хороши, и поэтому на твой вкус они хороши. Попробуй свою оладью без глубокой веры в то, что ты веришь, и ты почувствуешь, что это нечто… вроде пожарища… после наводнения… на мельнице, тебе так не кажется? Кстати, ты, конечно же, специально положил в оладью эту траву?"
"Прости. Она, видно, упала с моего рукава. Но тебе не кажется, что сама по себе оладья, нет, конечно же, не трава, и не этот немного подгоревший кусочек, нет, сама оладья по себе, тебе не кажется…?"
"Гадкая", – сказал он, возвращая мне всю свою половину оладьи, одного укуса ему оказалось вполне достаточно. "Я скорее умру с голода. Персики еще остались?"
"В коробке".
Как же он нашел меня на этом поле? Сыскать десятиметровый самолет, затерянный в десятках тысяч квадратных километров полей, вовсе не просто, особенно, если при этом лететь против солнца.
Но я дал себе слово не спрашивать. Если он захочет, он сам мне скажет.
"Как же ты нашел меня?" – спросил я. "Я ведь мог приземлиться, где угодно".
Он открыл банку с персиками и ел их с ножа… довольно сложное занятие.
"Все подобное взаимопритягивается", – пробормотал он, уронив ломтик персика.
"Что?"
"Космический Закон".
"А а".
Я доел оладью и почистил сковородку песком из ручья. Конечно же, оладья удалась просто на славу.
"Может объяснишь? Как это получается, что я подобен вашей высокочтимой персоне? Или под словом "подобное" ты имел в виду, что наши самолеты похожи, да?"
"Мы, чудотворцы, должны держаться вместе", – сказал он. В его устах это прозвучало очень мягко, но мне почему то стало не по себе.
"А… Дон. Ты сейчас сказал… Может ты уточнишь, что ты имел в виду под этим – "мы, чудотворцы"?"
"Судя по положению гаечного ключа "на 17" в ящике, я могу сказать, что сегодня утром ты баловался левитацией.