L. Одно-единственное доказательство поражает меня больше, чем пятьдесят фактов. Благодаря моему беспредельному доверию к собственному разуму моя вера не зависит от прихоти первого встречного фигляра. Первосвященник Магомета, ты можешь ставить на ноги хромых, возвращать дар речи немым и зрение слепым, исцелять паралитиков, воскрешать мертвых, даже восстанавливать недостающие члены у калек (чудо, еще не сотворенное никем) — и, к твоему великому изумлению, моя вера не поколеблется нисколько. Ты хочешь, чтобы я сделался твоим прозелитом? Оставь все эти фокусы, и давай рассуждать. Я больше верю своему суждению, чем своим глазам.

Если возвещаемая тобой религия истинна, ее истинность можно показать воочию и подтвердить неопровержимыми доводами. Найди их, эти доводы. К чему докучать мне чудесами, когда ты можешь сразить меня одним силлогизмом? Скажи, неужели тебе легче поставить на ноги хромого, чем просветить меня?

LI. Вот человек, простертый на земле, бесчувственный, безгласный, похолодевший, недвижимый. Его поворачивают во все стороны, тормошат, подносят к нему огонь — ничто его не пробуждает; раскаленное железо не может вызвать в нем ни одного признака жизни; все убеждены, что он мертв. Но так ли это? Нет, он подобен священнику Кальмской церкви: “Qui, quando ei placebat, ad imitatas quasi lamentantis hominis voces, ita se auferebat a sensibus et jacebat simillimus mortuo, ut non solum vellicantes atque pungentes minime sentiret, sed aliquando etiam igne uretur admoto, sine ullo doloris sensu, nisi post modum ex vulnere”, etc. (Святой Августин. О граде божием, кн. XIV, гл. XXIV). Если бы кое-кто в наши дни встретил подобного субъекта, он извлек бы из него немалую пользу. Мы увидали бы воочию, как мертвец оживает над прахом праведника; сборник янсенистского судебного деятеля обогатился бы новым случаем воскресения, и представитель официальной церкви, может быть, почувствовал бы себя смущенным.

LII. Следует признать, говорит логик из Пор-Рояля, правоту св. Августина, утверждавшего вместе с Платоном, что критерий истины содержится не в чувствах, а в разуме:

“Non est veritatis juducium in sensibus”. Он утверждал даже, что достоверность, основываемая на чувственных впечатлениях, простирается не очень далеко и что есть множество вещей, которые мы как будто познаем с помощью этих впечатлений, но относительно которых не имеем полной уверенности. Значит, когда свидетельство чувств противоречит или уступает в силе авторитету разума, нет места выбору: логика повелевает следовать голосу разума.

LIII. Предместье Парижа оглашается восторженными криками: прах одного праведника за день сотворил там больше чудес, чем Иисус Христос за всю свою жизнь. Туда бегут, туда рвутся, и я следую за толпой. Едва прибыв на место, я слышу восклицания: “Чудо! Чудо!” Я подхожу, вглядываюсь и вижу хромого, который прогуливается, поддерживаемый тремя или четырьмя сердобольными людьми, а кругом изумленный народ не перестает восклицать: “Чудо! Чудо!” Глупцы, где же тут чудо? Разве вы не видите, что этот плут только переменил свои костыли? С чудесами было в данном случае совершенно то же, что всегда бывает с привидениями. Я готов поклясться, что все, кто видел привидения, заранее испытывали перед ними страх и что все, видевшие тут чудеса, твердо решили их видеть.

LIV. Об этих мнимых чудесах у нас есть, однако, толстая книга, которая может поставить в тупик самое решительное неверие. Ее автор — сенатор, почтенный человек, исповедовавший довольно плохо понятый материализм и не ждавший выгод от своего обращения; он был очевидцем событий, о которых повествует; он мог судить о них без предубеждения и без корысти; его свидетельство подкрепляется тысячью других. Все свидетели заявляют, что видели то же самое, и их показания совершенно достоверны: соответствующие подлинные документы хранятся в государственных архивах. Что ответить на это? Я отвечу, что эти чудеса не доказывают ровно ничего, пока не решен вопрос о его образе мыслей.

LV. Всякое рассуждение, которое доказывает правоту двух противоположных сторон, не доказывает правоту ни той, ни другой. Если фанатизм имеет своих мучеников, как и истинная религия, и если среди тех, кто умер за истинную религию, были фанатики, то одно из двух: либо подсчитаем, если это возможно, число умерших и будем верить, либо будем искать других оснований для веры.

LVI. Ничто не способно в большей мере укрепить в безверии, чем ложные мотивы обращения. Неверующим, что ни день, говорят: “Кто вы такие, что смеете нападать на религию, которую так мужественно защищали Павлы, Тертуллианы, Афанасии, Златоусты, Августины, Киприаны и столько других знаменитых людей? Вы, очевидно, подметили какие-то трудности, ускользнувшие от этих великих умов; покажите нам, что вы понимаете в них больше, чем они, или подчините ваши сомнения их суждению, если вы признаете, что они понимали больше вас”. Легковесное рассуждение! Просвещенность служителей данной религии вовсе не доказывает ее истинности. Как нелепа была религия египтян и как просвещенны были ее служители!.