Скачать 22.58 Кбайт
Философские мысли
Я поверю этому далеко не так охотно, чем если бы просто сказали, что в городе разверзлась бездна и было потрачено много времени и труда на то, чтобы ее засыпать. Чем менее правдоподобен какой-либо факт, тем менее весомо историческое свидетельство о нем. Я тотчас же поверил бы одному-единственному честному человеку, который сообщил бы мне, что его величество одержал полную победу над союзниками; но если бы весь Париж стал уверять меня, что в Пасси воскрес покойник, я бы этому нисколько не поверил. Обманывает ли нас какой-нибудь историк, или обманывается целый народ,— ничего удивительного нет ни в том, ни в другом случае.
XLVII. Тарквиний задумал прибавить новые отряды конницы к тем, которые были сформированы Ромулом. Один авгур стал доказывать, что всякое нововведение в этом войске есть святотатство, если оно не дозволено богами. Разгневавшись на смелую речь этого жреца и желая пристыдить его и опорочить в его лице искусство, умалявшее его собственный авторитет, Тарквиний велит позвать его на площадь и говорит ему: “Прорицатель, выполнимо ли то, о чем я сейчас думаю? Если твоя наука такова, как ты похваляешься, она позволит тебе ответить”. Авгур, нисколько не смутившись, исследует полет птиц и отвечает: “Да, государь, то, о чем ты думаешь, может быть выполнено”. Тогда Тарквиний вынимает из-под полы бритву и, взяв в руки булыжник, говорит авгуру: “Подойди сюда и рассеки булыжник этой бритвой: я думал именно об этом”. Навий — так звали авгура — обращается к народу и уверенно заявляет: “Приложите бритву к булыжнику, и пусть меня повлекут на муку, если он тотчас же не разделится надвое”. И против всякого ожидания народ действительно увидел, как твердый булыжник поддается лезвию бритвы: его части расходятся так быстро, что бритва достигает руки Тарквиния, обагряя ее кровью. Изумленный народ оглашает площадь криками восторга; Тарквиний отказывается от своих замыслов и объявляет себя покровителем авгуров; бритву и куски булыжника зарывают в землю под жертвенником. Прорицателю воздвигли памятник, который существовал еще в царствование Августа;
вся древность, языческая и христианская, засвидетельствовала истинность этого события в писаниях Лактанция, Дионисия Галикарнасского и св. Августина.
Вы выслушали, что говорит история; послушайте теперь голос суеверия. “Что вы ответите на это? — говорит суеверный Квинт своему брату Цицерону.—Надо либо впасть в чудовищный пирронизм, считать глупцами народы и историков и сжечь все летописи, либо признать этот факт. Неужели вы станете отрицать все, лишь бы не допустить, что боги вмешиваются в наши дела?”
Но ведь в это верят цари, народы, нации, весь мир! “Quasi vere quidquarn sit tarn valde, quarn nihil sapere vulgare? Aut quasi tibi ipsi in judicando placeat multitude” — вот ответ настоящего философа. Укажите мне хоть одно чудо, к которому он не был бы применим! Отцы церкви, конечно считавшие не очень-то удобным для себя пользоваться принципами Цицерона, предпочли поверить в историю с Тарквинием и приписать искусство Навия дьяволу. Прекрасное изобретение этот дьявол!
XLVIII. В истории всех народов есть события, которые были бы в самом деле чудесными, если бы только они были подлинными; с их помощью доказывается все, но сами они остаются недоказанными; их нельзя отрицать, не впадая в нечестие, в них нельзя поверить, не будучи слабоумным.
XLIX. Ромул, сраженный молнией или убитый сенаторами, исчезает из Рима. В народе и войске это вызывает ропот. Сословия в государстве поднимаются друг против друга, и только что возникший Рим, разделенный внутри и окруженный снаружи врагами, находится на краю бездны, как вдруг некто Прокулей важно выступает вперед и говорит: “Римляне, государь, о котором вы скорбите, не умер; он вознесся на небо, где он сидит теперь одесную Юпитера. Пойди, сказал он мне, успокой своих сограждан, возвести им, что Ромул в сонме богов; уверь их в моем заступничестве; пусть они знают, что вражеские силы никогда их не одолеют; рок сулил им стать со временем владыками мира; пусть только они передают это пророчество из поколения в поколение, до самых отдаленных потомков”. Бывают обстоятельства, благоприятные для обмана; и если рассмотреть тогдашнее положение дел в Риме, то можно согласиться, что Прокулей был человек с головой и знал своих современников. Он поселил в умах предрассудок, оказавшийся небесполезным для будущего величия его родины... Другими словами, народ поверил в явление Ромула; сенаторы сделали вид, что поверили, а Ромул стал получать жертвоприношения. Но на этом дело не кончилось. Вскоре оказалось, что Ромул явился вовсе не одному только лицу. Его видели свыше тысячи человек в один день. Он вовсе не был сражен молнией, сенаторы вовсе не расправились с ним, воспользовавшись грозой,— нет, он вознесся на небо среди блеска молний и раскатов грома на глазах у целого народа, и это событие с течением времени начинилось таким количеством подробностей, что вольнодумцы следующего столетия могли только недоумевать.
XLVII. Тарквиний задумал прибавить новые отряды конницы к тем, которые были сформированы Ромулом. Один авгур стал доказывать, что всякое нововведение в этом войске есть святотатство, если оно не дозволено богами. Разгневавшись на смелую речь этого жреца и желая пристыдить его и опорочить в его лице искусство, умалявшее его собственный авторитет, Тарквиний велит позвать его на площадь и говорит ему: “Прорицатель, выполнимо ли то, о чем я сейчас думаю? Если твоя наука такова, как ты похваляешься, она позволит тебе ответить”. Авгур, нисколько не смутившись, исследует полет птиц и отвечает: “Да, государь, то, о чем ты думаешь, может быть выполнено”. Тогда Тарквиний вынимает из-под полы бритву и, взяв в руки булыжник, говорит авгуру: “Подойди сюда и рассеки булыжник этой бритвой: я думал именно об этом”. Навий — так звали авгура — обращается к народу и уверенно заявляет: “Приложите бритву к булыжнику, и пусть меня повлекут на муку, если он тотчас же не разделится надвое”. И против всякого ожидания народ действительно увидел, как твердый булыжник поддается лезвию бритвы: его части расходятся так быстро, что бритва достигает руки Тарквиния, обагряя ее кровью. Изумленный народ оглашает площадь криками восторга; Тарквиний отказывается от своих замыслов и объявляет себя покровителем авгуров; бритву и куски булыжника зарывают в землю под жертвенником. Прорицателю воздвигли памятник, который существовал еще в царствование Августа;
вся древность, языческая и христианская, засвидетельствовала истинность этого события в писаниях Лактанция, Дионисия Галикарнасского и св. Августина.
Вы выслушали, что говорит история; послушайте теперь голос суеверия. “Что вы ответите на это? — говорит суеверный Квинт своему брату Цицерону.—Надо либо впасть в чудовищный пирронизм, считать глупцами народы и историков и сжечь все летописи, либо признать этот факт. Неужели вы станете отрицать все, лишь бы не допустить, что боги вмешиваются в наши дела?”
Но ведь в это верят цари, народы, нации, весь мир! “Quasi vere quidquarn sit tarn valde, quarn nihil sapere vulgare? Aut quasi tibi ipsi in judicando placeat multitude” — вот ответ настоящего философа. Укажите мне хоть одно чудо, к которому он не был бы применим! Отцы церкви, конечно считавшие не очень-то удобным для себя пользоваться принципами Цицерона, предпочли поверить в историю с Тарквинием и приписать искусство Навия дьяволу. Прекрасное изобретение этот дьявол!
XLVIII. В истории всех народов есть события, которые были бы в самом деле чудесными, если бы только они были подлинными; с их помощью доказывается все, но сами они остаются недоказанными; их нельзя отрицать, не впадая в нечестие, в них нельзя поверить, не будучи слабоумным.
XLIX. Ромул, сраженный молнией или убитый сенаторами, исчезает из Рима. В народе и войске это вызывает ропот. Сословия в государстве поднимаются друг против друга, и только что возникший Рим, разделенный внутри и окруженный снаружи врагами, находится на краю бездны, как вдруг некто Прокулей важно выступает вперед и говорит: “Римляне, государь, о котором вы скорбите, не умер; он вознесся на небо, где он сидит теперь одесную Юпитера. Пойди, сказал он мне, успокой своих сограждан, возвести им, что Ромул в сонме богов; уверь их в моем заступничестве; пусть они знают, что вражеские силы никогда их не одолеют; рок сулил им стать со временем владыками мира; пусть только они передают это пророчество из поколения в поколение, до самых отдаленных потомков”. Бывают обстоятельства, благоприятные для обмана; и если рассмотреть тогдашнее положение дел в Риме, то можно согласиться, что Прокулей был человек с головой и знал своих современников. Он поселил в умах предрассудок, оказавшийся небесполезным для будущего величия его родины... Другими словами, народ поверил в явление Ромула; сенаторы сделали вид, что поверили, а Ромул стал получать жертвоприношения. Но на этом дело не кончилось. Вскоре оказалось, что Ромул явился вовсе не одному только лицу. Его видели свыше тысячи человек в один день. Он вовсе не был сражен молнией, сенаторы вовсе не расправились с ним, воспользовавшись грозой,— нет, он вознесся на небо среди блеска молний и раскатов грома на глазах у целого народа, и это событие с течением времени начинилось таким количеством подробностей, что вольнодумцы следующего столетия могли только недоумевать.
|
|