Скачать 22.58 Кбайт
Философские мысли
С одной из важнейших истин его знакомят таким способом, что когда-нибудь она будет опорочена перед судилищем его разума. В самом деле, что удивительного, если, обнаружив в возрасте двадцати лет, что вера в бытие бога смешана у него в голове с кучей нелепых предрассудков, он не захочет признать ее и отнесется к ней так же, как наши судьи относятся к честному человеку, случайно замешавшемуся в толпу мошенников.
XXVI. Нам слишком рано начинают говорить о боге; плохо также, что мысль о его существовании внушают не так настойчиво, как следовало бы. Люди изгнали божество из своей среды, они заточили его в святилище; стенами храма замыкается место, где его можно видеть; за их пределами оно не существует. Безумцы! Сломайте эти ограды, которые сужают ваши мысли, освободите бога, зрите его повсюду, где он есть, или скажите, что его нет. Если бы мне пришлось воспитывать ребенка, я сделал бы для него присутствие божества настолько реальным, что ему, может быть, легче было бы стать атеистом, нежели забыть о боге по рассеянности. Вместо того чтобы приводить ему в пример другого человека, который, как он знает, в некоторых отношениях хуже его, я оборвал бы его словами: “Бог тебя слышит, а ты лжешь”. На молодой ум надо действовать чувственными впечатлениями. Поэтому я умножил бы вокруг него знаки, указывающие на присутствие божества. Когда бы, например, у меня собирались гости, я оставлял бы особое место для бога и приучил бы своего питомца говорить: нас было четверо — бог, мой друг, мой воспитатель и я.
XXVII. Невежество и не любознательность — очень мягкие подушки; но чтобы почувствовать их мягкость, надо иметь такую же хорошую голову, какая была у Монтеня.
XXVIII. Люди с кипучим умом и пылким воображением не могут примириться с равнодушием скептика. Они скорее рискнут выбрать, чем откажутся от всякого выбора, предпочтут заблуждение неуверенности. Не доверяют ли они своим рукам или боятся глубины вод, но они всегда хватаются за какую-нибудь ветку, прекрасно сознавая, что она их не удержит; они скорее готовы повиснуть на этой ветке, чем довериться стремительному течению. Они утверждают всё, не подвергнув ничего тщательному исследованию; они не сомневаются ни в чем, потому что у них нет для этого ни терпения, ни смелости. Всё они решают по наитию, и если случайно набредут на истину, то не ощупью, а внезапно и как бы через откровение. Среди догматиков это те, кого набожные люди зовут озаренными. Я знавал людей этой беспокойной породы, не понимающих, как можно сочетать спокойствие духа с неуверенностью. “Как можно быть счастливым, не зная, кто ты, откуда пришел, куда идешь, для чего существуешь?!” Я ставлю себе в заслугу то, что, не зная всего этого, не становлюсь оттого более несчастным, хладнокровно отвечает скептик; не моя вина, что мой разум безмолвствовал, когда я вопрошал его о своей участи. Всю свою жизнь я, нисколько не печалясь, буду пребывать в неведении относительно того, что я не способен знать. Стоит ли сожалеть об отсутствии знаний, которых я не мог приобрести и которые, наверное, не так уж необходимы мне, раз я их лишен? С таким же основанием, сказал один из гениальнейших умов нашего века, я мог бы огорчаться, что у меня нет четырех глаз, четырех ног и пары крыльев
XXIX. От меня должно требовать того, чтобы я искал истину, но не того, чтобы я ее нашел. Разве не может какой-нибудь софизм поразить меня сильнее, чем серьезное доказательство? Я вынужден согласиться с ложью, которую принимаю за истину, и отвергнуть истину, которую принимаю за ложь,— но чего мне бояться, если мое заблуждение невинно? Человека не вознаграждают на том свете за ум, которым он блистал в этом мире; неужели он будет наказан за отсутствие ума? Осудить человека за плохую логику — значит позабыть, что он глуп, и отнестись к нему как к злодею.
XXX. Что такое скептик? Это философ, который усомнился во всем, во что он верит, и который верит в то, к чему он пришел с помощью законного употребления своего разума и своих органов чувств. Вам угодно более точное определение? Пусть пирронист станет искренним, и перед нами будет скептик.
XXXI. То, что никогда не подвергалось сомнению, не может считаться доказанным. То, что не было исследовано беспристрастно, никогда не подвергалось тщательному исследованию. Стало быть, скептицизм есть первый шаг к истине. Он должен быть всеобщим, ибо он является пробным камнем истины. Если философ, чтобы удостовериться в бытии бога, начинает с сомнения в нем, то существует ли хоть одно предположение, которое может избегнуть этого испытания?
XXXII. Неверие бывает иногда пороком глупца, а легковерие — недостатком умного человека. Умный человек видит перед собой неизмеримую область возможного, глупец же считает возможным только то, что есть. Вследствие этого один может сделаться робким, а другой — дерзким.
XXXIII. Верить слишком сильно так же рискованно, как и верить слишком слабо. Быть политеистом не более и не менее опасно, чем атеистом, и только скептицизм может охранить, всегда и повсюду, от этих двух крайностей.
XXVI. Нам слишком рано начинают говорить о боге; плохо также, что мысль о его существовании внушают не так настойчиво, как следовало бы. Люди изгнали божество из своей среды, они заточили его в святилище; стенами храма замыкается место, где его можно видеть; за их пределами оно не существует. Безумцы! Сломайте эти ограды, которые сужают ваши мысли, освободите бога, зрите его повсюду, где он есть, или скажите, что его нет. Если бы мне пришлось воспитывать ребенка, я сделал бы для него присутствие божества настолько реальным, что ему, может быть, легче было бы стать атеистом, нежели забыть о боге по рассеянности. Вместо того чтобы приводить ему в пример другого человека, который, как он знает, в некоторых отношениях хуже его, я оборвал бы его словами: “Бог тебя слышит, а ты лжешь”. На молодой ум надо действовать чувственными впечатлениями. Поэтому я умножил бы вокруг него знаки, указывающие на присутствие божества. Когда бы, например, у меня собирались гости, я оставлял бы особое место для бога и приучил бы своего питомца говорить: нас было четверо — бог, мой друг, мой воспитатель и я.
XXVII. Невежество и не любознательность — очень мягкие подушки; но чтобы почувствовать их мягкость, надо иметь такую же хорошую голову, какая была у Монтеня.
XXVIII. Люди с кипучим умом и пылким воображением не могут примириться с равнодушием скептика. Они скорее рискнут выбрать, чем откажутся от всякого выбора, предпочтут заблуждение неуверенности. Не доверяют ли они своим рукам или боятся глубины вод, но они всегда хватаются за какую-нибудь ветку, прекрасно сознавая, что она их не удержит; они скорее готовы повиснуть на этой ветке, чем довериться стремительному течению. Они утверждают всё, не подвергнув ничего тщательному исследованию; они не сомневаются ни в чем, потому что у них нет для этого ни терпения, ни смелости. Всё они решают по наитию, и если случайно набредут на истину, то не ощупью, а внезапно и как бы через откровение. Среди догматиков это те, кого набожные люди зовут озаренными. Я знавал людей этой беспокойной породы, не понимающих, как можно сочетать спокойствие духа с неуверенностью. “Как можно быть счастливым, не зная, кто ты, откуда пришел, куда идешь, для чего существуешь?!” Я ставлю себе в заслугу то, что, не зная всего этого, не становлюсь оттого более несчастным, хладнокровно отвечает скептик; не моя вина, что мой разум безмолвствовал, когда я вопрошал его о своей участи. Всю свою жизнь я, нисколько не печалясь, буду пребывать в неведении относительно того, что я не способен знать. Стоит ли сожалеть об отсутствии знаний, которых я не мог приобрести и которые, наверное, не так уж необходимы мне, раз я их лишен? С таким же основанием, сказал один из гениальнейших умов нашего века, я мог бы огорчаться, что у меня нет четырех глаз, четырех ног и пары крыльев
XXIX. От меня должно требовать того, чтобы я искал истину, но не того, чтобы я ее нашел. Разве не может какой-нибудь софизм поразить меня сильнее, чем серьезное доказательство? Я вынужден согласиться с ложью, которую принимаю за истину, и отвергнуть истину, которую принимаю за ложь,— но чего мне бояться, если мое заблуждение невинно? Человека не вознаграждают на том свете за ум, которым он блистал в этом мире; неужели он будет наказан за отсутствие ума? Осудить человека за плохую логику — значит позабыть, что он глуп, и отнестись к нему как к злодею.
XXX. Что такое скептик? Это философ, который усомнился во всем, во что он верит, и который верит в то, к чему он пришел с помощью законного употребления своего разума и своих органов чувств. Вам угодно более точное определение? Пусть пирронист станет искренним, и перед нами будет скептик.
XXXI. То, что никогда не подвергалось сомнению, не может считаться доказанным. То, что не было исследовано беспристрастно, никогда не подвергалось тщательному исследованию. Стало быть, скептицизм есть первый шаг к истине. Он должен быть всеобщим, ибо он является пробным камнем истины. Если философ, чтобы удостовериться в бытии бога, начинает с сомнения в нем, то существует ли хоть одно предположение, которое может избегнуть этого испытания?
XXXII. Неверие бывает иногда пороком глупца, а легковерие — недостатком умного человека. Умный человек видит перед собой неизмеримую область возможного, глупец же считает возможным только то, что есть. Вследствие этого один может сделаться робким, а другой — дерзким.
XXXIII. Верить слишком сильно так же рискованно, как и верить слишком слабо. Быть политеистом не более и не менее опасно, чем атеистом, и только скептицизм может охранить, всегда и повсюду, от этих двух крайностей.
|
|