Скачать 22.58 Кбайт
Философские мысли
. Нет, я не могу поклоняться этой луковице. Какое преимущество она имеет перед другими овощами? Я был бы безумцем, если бы выказывал поклонение предметам, предназначенным мне в пищу! Хороша божественность растения, которое я поливаю водой, которое растет и умирает в моем огороде!.. “Умолкни, несчастный, твои богохульные речи приводят меня в трепет! Твое ли дело рассуждать? Неужели ты смыслишь в этом больше, чем Священная коллегия? Кто ты такой, что смеешь нападать на своих богов и поучать мудрости их служителей? Или ты просвещеннее тех оракулов, которых вопрошает весь мир? Что бы ты мне ни ответил, я буду поражен твоей гордыней или же твоим безрассудством...” Неужели христиане никогда не осознают всей своей силы и не оставят этих жалких софизмов тем, для кого они являются единственной надеждой? “Omittamus ista communia quae ex utraque parte dici possunt, quanquam vere ex utraque parte dici non pos-sint” (Святой Августин. О граде божием). Пример, чудеса и авторитет могут создать глупцов или лицемеров;
один только разум создает верующих.
LVII. Все согласны с тем, что, защищая какую-нибудь религию, крайне важно употреблять только серьезные аргументы; в то же время охотно стали бы преследовать тех, кто старается развенчать негодные аргументы. Но почему же? Разве недостаточно быть христианином, разве нужно быть им непременно на негодных основаниях? Святоши, говорю вам прямо: я христианин не потому, что св. Августин был христианином, а потому, что этого требует разум.
LVIII. Я знаю этих святош; им не много нужно, чтобы забить тревогу. Если они однажды решат, что в настоящем сочинении содержится нечто противное их идеям, они не остановятся ни перед какой клеветой, как они уже оклеветали тысячу людей более достойных, чем я. Если они назовут меня только деистом и нечестивцем, я буду считать, что дешево отделался. Они давно уже осудили на вечную муку Декарта, Монтеня, Локка и Бейля и, я думаю, осудят еще многих. Но я заявляю им, что у меня нет притязаний быть более честным человеком, или лучшим христианином, чем большинство этих философов. Я рожден в лоне римско-католической апостольской церкви и подчиняюсь от всей души ее постановлениям. Я хочу умереть в вере моих отцов, и я считаю ее истинной, насколько может судить об этом человек, никогда не вступавший в непосредственное общение с божеством и никогда не видевший собственными глазами ни одного чуда. Таково мое исповедание веры; я почти убежден, что они будут недовольны им, хотя среди них, может быть, нет ни одного, кто был бы в состоянии заменить его лучшим.
LIX. Я читал когда-то Аббади, Гюэ и других. Я недурно знаю доказательства в пользу моей религии и не отрицаю их силы; но будь они еще во сто раз сильнее, я все-таки не считал бы христианство доказанным. К чему же требовать от меня, чтобы я верил в триединство бога так же твердо, как я верю в то, что сумма углов треугольника равна двум прямым? Всякое доказательство должно порождать во мне уверенность, пропорциональную его силе, и воздействие, оказываемое на мой разум различными доказательствами — геометрическими, моральными и физическими, должно быть различным, или же все это различение теряет смысл.
LX. Вы даете неверующему книгу писаний, боговдохновенность которых намереваетесь ему доказать. Но прежде чем приступить к разбору ваших доказательств, он непременно расспросит вас об этой книге. Всегда ли она была такой? — спросит он. Почему она сейчас не так обширна, как несколько веков тому назад? По какому праву из нее выброшено такое-то писание, почитаемое другой сектой, а писание, отвергнутое ею, сохранено? На каком основании вы отдали предпочтение этой, а не другой рукописи? Что руководило вами при выборе между столькими различными списками, наглядно доказывающими, что эти священные авторы не дошли до вас в своей первоначальной чистоте? Но если, как вы должны признать, они искажены невежеством переписчиков и злонамеренностью еретиков, то, значит, вы обязаны восстановить их в подлинном виде, прежде чем доказывать их боговдохновенность; не могут же ваши доказательства относиться к собранию изувеченных писаний, как и моя вера не может строиться на таком собрании. Так на кого же возложите вы этот труд исправления? На церковь. Но я не могу признать непогрешимость церкви, пока мне не доказана боговдохновенность писаний. Так я поневоле впадаю в скептицизм.
Единственный способ справиться с этой трудностью — признать, что первые основания веры имеют чисто человеческий характер, что выбор рукописей, исправление отдельных мест, наконец, составление произведены по правилам критики. И я вовсе не отказываюсь отнестись к боговдохновенности священных книг с той степенью веры, какая соразмерна строгости этих правил.
LXI. В поисках доказательств я натолкнулся на трудности. Книги, содержащие основания моей веры, вместе с тем дают мне и основания для неверия. Эти книги — арсенал для всех. На моих глазах деист брал оттуда оружие против атеиста; деист и атеист сражались с иудеем; атеист, деист и иудей объединялись против христианина; христианин, иудей, деист и атеист бросались в бой с мусульманином; атеист, деист, иудей, мусульманин и множество христианских сект обрушивались на христианина; а скептик шел один против всех.
один только разум создает верующих.
LVII. Все согласны с тем, что, защищая какую-нибудь религию, крайне важно употреблять только серьезные аргументы; в то же время охотно стали бы преследовать тех, кто старается развенчать негодные аргументы. Но почему же? Разве недостаточно быть христианином, разве нужно быть им непременно на негодных основаниях? Святоши, говорю вам прямо: я христианин не потому, что св. Августин был христианином, а потому, что этого требует разум.
LVIII. Я знаю этих святош; им не много нужно, чтобы забить тревогу. Если они однажды решат, что в настоящем сочинении содержится нечто противное их идеям, они не остановятся ни перед какой клеветой, как они уже оклеветали тысячу людей более достойных, чем я. Если они назовут меня только деистом и нечестивцем, я буду считать, что дешево отделался. Они давно уже осудили на вечную муку Декарта, Монтеня, Локка и Бейля и, я думаю, осудят еще многих. Но я заявляю им, что у меня нет притязаний быть более честным человеком, или лучшим христианином, чем большинство этих философов. Я рожден в лоне римско-католической апостольской церкви и подчиняюсь от всей души ее постановлениям. Я хочу умереть в вере моих отцов, и я считаю ее истинной, насколько может судить об этом человек, никогда не вступавший в непосредственное общение с божеством и никогда не видевший собственными глазами ни одного чуда. Таково мое исповедание веры; я почти убежден, что они будут недовольны им, хотя среди них, может быть, нет ни одного, кто был бы в состоянии заменить его лучшим.
LIX. Я читал когда-то Аббади, Гюэ и других. Я недурно знаю доказательства в пользу моей религии и не отрицаю их силы; но будь они еще во сто раз сильнее, я все-таки не считал бы христианство доказанным. К чему же требовать от меня, чтобы я верил в триединство бога так же твердо, как я верю в то, что сумма углов треугольника равна двум прямым? Всякое доказательство должно порождать во мне уверенность, пропорциональную его силе, и воздействие, оказываемое на мой разум различными доказательствами — геометрическими, моральными и физическими, должно быть различным, или же все это различение теряет смысл.
LX. Вы даете неверующему книгу писаний, боговдохновенность которых намереваетесь ему доказать. Но прежде чем приступить к разбору ваших доказательств, он непременно расспросит вас об этой книге. Всегда ли она была такой? — спросит он. Почему она сейчас не так обширна, как несколько веков тому назад? По какому праву из нее выброшено такое-то писание, почитаемое другой сектой, а писание, отвергнутое ею, сохранено? На каком основании вы отдали предпочтение этой, а не другой рукописи? Что руководило вами при выборе между столькими различными списками, наглядно доказывающими, что эти священные авторы не дошли до вас в своей первоначальной чистоте? Но если, как вы должны признать, они искажены невежеством переписчиков и злонамеренностью еретиков, то, значит, вы обязаны восстановить их в подлинном виде, прежде чем доказывать их боговдохновенность; не могут же ваши доказательства относиться к собранию изувеченных писаний, как и моя вера не может строиться на таком собрании. Так на кого же возложите вы этот труд исправления? На церковь. Но я не могу признать непогрешимость церкви, пока мне не доказана боговдохновенность писаний. Так я поневоле впадаю в скептицизм.
Единственный способ справиться с этой трудностью — признать, что первые основания веры имеют чисто человеческий характер, что выбор рукописей, исправление отдельных мест, наконец, составление произведены по правилам критики. И я вовсе не отказываюсь отнестись к боговдохновенности священных книг с той степенью веры, какая соразмерна строгости этих правил.
LXI. В поисках доказательств я натолкнулся на трудности. Книги, содержащие основания моей веры, вместе с тем дают мне и основания для неверия. Эти книги — арсенал для всех. На моих глазах деист брал оттуда оружие против атеиста; деист и атеист сражались с иудеем; атеист, деист и иудей объединялись против христианина; христианин, иудей, деист и атеист бросались в бой с мусульманином; атеист, деист, иудей, мусульманин и множество христианских сект обрушивались на христианина; а скептик шел один против всех.
|
|