Скачать 18.6 Кбайт
Беседа с аббатом бартелеми о молитве, боге, душе, будущей жизни и пр.
Что же это за логика, а?
Аббат. Но...
Дидро. Я знаю, я угадываю ваше возражение. Вы скажете,
что ваша вера хороша и истинна, что это единственно
хорошая и единственно истинная вера, тогда как моя не
стоит и гроша. Помните письма, которыми обменялись когда-
то папа и герцог де Сюлли? Святой отец выражал
гугенотскому министру одобрение его политики и
прекрасного образа правления и как добрый пастырь,
желающий вернуть в стадо заблудшую овцу, заканчивал
письмо, заклиная Сюлли не отвращать глаз от божественного
света, видеть правду там, где она действительно
находится, и вернуться в лоно церкви. “Именно об этом я и
прошу каждый день небо, когда молюсь за вас,— ответил ему
Сюлли,— и никогда не перестану просить бога об обращении
вашего святейшества в истинную веру”.
Аббат. Какой цинизм!
Дидро. Это ответ овцы пастырю. Но вернемся... вернемся к
нашим овцам. Если хорошенько подумать, разве бог является
нам как-нибудь иначе, чем только в воздаваемом ему
поклонении?
Разве вы видели какие-нибудь иные его проявления, аббат?
Аббат. Но позвольте, дорогой философ, достаточно лишь
открыть глаза и поглядеть вокруг себя. Вся природа...
Дидро. Значит, слепые, которые никогда ничего не видели,
не способны представить себе... Аббат. Оставим слепых.
Дидро. Хорошо, но нам, всем зрячим, разве не одни наши
молитвы, приношения, религиозные церемонии
свидетельствуют нам о существовании бога? Но я не могу
скрыть от вас, что меня и некоторых других это не может
удовлетворить. Мы хотели бы, чтобы свидетельства о
существовании бога не всегда исходили только от нас, но
хотя бы изредка — от самого бога, которого так
прославляют и величают, которому так поклоняются и
которого так покорно умоляют.
Аббат. Некогда были и такие свидетельства. Они записаны в
священных книгах.
Дидро. Да, но у вас одни священные книги, а у ваших
соседей другие; все они различны. И, кроме того, мне
хотелось бы самому видеть все это и самому
констатировать... Почему-то, в конце концов, от имени
бога говорят всегда люди, и они же претендуют быть
представителями всевышнего на земле. Но эти доверенные
лица никогда не предъявляют нам своих верительных грамот,
никогда!
Аббат. Нет, предъявляют, только вы упорно не хотите их
видеть.
Дидро. Но я только этого и требую, и сверх того, чтобы
эти грамоты были хоть сколько-нибудь ясны, точны и
убедительны,— но этого-то, увы, никогда и не бывает! И
заметьте, кроме того,— это соображение отнюдь не в пользу
божества, по крайней мере, того божества, какое нам
рисуют,— что повсюду, где признают бога, существует
культ, а повсюду, где есть культ, нарушен естественный
порядок нравственных обязанностей.
Аббат. Нарушен? Каким это образом? Дидро. Безусловно.
Пропустить в воскресенье обедню или съесть в пятницу
кусок баранины является более тяжким преступлением, чем
украсть кошелек у соседа или обесчестить его дочь. Да это
и понятно! В первом случае вы наносите оскорбление самому
богу, во втором — только вашему ближнему. Вы читали
историю этого пастуха из окрестностей Неаполя, который
при случае, но довольно часто, занимался разбоем и
который на исповеди признавал себя виновным только в том,
что нарушил пост, проглотив по ошибке немного скоромного.
О всех его грабежах, покушениях и убийствах ничего не
говорилось на исповеди. Все это не шло в счет. А вот
история другого разбойника, перепачканного кровью его
жертв. Он каялся, что съел в пятницу кусок хлеба с салом.
У нас достаточно человеку перед смертью получить
отпущение грехов, чтобы прямым путем направиться в рай,
несмотря на его поведение при жизни, несмотря на его
постыдные и гнусные дела. У индусов, если человек умер на
берегу Ганга или его прах брошен в эту реку, он будет
спасен и сразу допущен в рай. Подумайте немного, дорогой
аббат, как эта мысль о боге и геенне огненной искажает и
нарушает весь ход наших рассуждений. Разве но эта мысль,
как сказано в “Духе законов”, заставляет нас считать
необходимым то, что в действительности должно быть для
нас безразличным, и в то же время заставляет нас считать
безразличным то, что является строго необходимым? И разве
не эта самая мысль толкает нас на убийство десятков тысяч
людей только потому, что они верят иначе, чем мы!
Вальденсы, альбигойцы, Варфоломеевская ночь, инквизиция,
даргонады — всего не упомнишь,— ясно это доказывают. А
человеческие жертвоприношения, предназначенные для того,
чтобы умилостивить высшее существо — всеблагого и
lhknqepdmncn бога? Вы сами писали, аббат,— я вспоминаю
одно из ваших сочинений: “Долгое время люди не знали
иного средства, чтобы отвратить от себя гнев божий, как
пролить на жертвеннике человеческую кровь...”
Аббат. Речь шла о язычниках.
Дидро. В этом отношении мы не изменились. Мы сожгли на
кострах множество иудеев и замучили множество неверных.
Аббат. Но...
Дидро. Я знаю, я угадываю ваше возражение. Вы скажете,
что ваша вера хороша и истинна, что это единственно
хорошая и единственно истинная вера, тогда как моя не
стоит и гроша. Помните письма, которыми обменялись когда-
то папа и герцог де Сюлли? Святой отец выражал
гугенотскому министру одобрение его политики и
прекрасного образа правления и как добрый пастырь,
желающий вернуть в стадо заблудшую овцу, заканчивал
письмо, заклиная Сюлли не отвращать глаз от божественного
света, видеть правду там, где она действительно
находится, и вернуться в лоно церкви. “Именно об этом я и
прошу каждый день небо, когда молюсь за вас,— ответил ему
Сюлли,— и никогда не перестану просить бога об обращении
вашего святейшества в истинную веру”.
Аббат. Какой цинизм!
Дидро. Это ответ овцы пастырю. Но вернемся... вернемся к
нашим овцам. Если хорошенько подумать, разве бог является
нам как-нибудь иначе, чем только в воздаваемом ему
поклонении?
Разве вы видели какие-нибудь иные его проявления, аббат?
Аббат. Но позвольте, дорогой философ, достаточно лишь
открыть глаза и поглядеть вокруг себя. Вся природа...
Дидро. Значит, слепые, которые никогда ничего не видели,
не способны представить себе... Аббат. Оставим слепых.
Дидро. Хорошо, но нам, всем зрячим, разве не одни наши
молитвы, приношения, религиозные церемонии
свидетельствуют нам о существовании бога? Но я не могу
скрыть от вас, что меня и некоторых других это не может
удовлетворить. Мы хотели бы, чтобы свидетельства о
существовании бога не всегда исходили только от нас, но
хотя бы изредка — от самого бога, которого так
прославляют и величают, которому так поклоняются и
которого так покорно умоляют.
Аббат. Некогда были и такие свидетельства. Они записаны в
священных книгах.
Дидро. Да, но у вас одни священные книги, а у ваших
соседей другие; все они различны. И, кроме того, мне
хотелось бы самому видеть все это и самому
констатировать... Почему-то, в конце концов, от имени
бога говорят всегда люди, и они же претендуют быть
представителями всевышнего на земле. Но эти доверенные
лица никогда не предъявляют нам своих верительных грамот,
никогда!
Аббат. Нет, предъявляют, только вы упорно не хотите их
видеть.
Дидро. Но я только этого и требую, и сверх того, чтобы
эти грамоты были хоть сколько-нибудь ясны, точны и
убедительны,— но этого-то, увы, никогда и не бывает! И
заметьте, кроме того,— это соображение отнюдь не в пользу
божества, по крайней мере, того божества, какое нам
рисуют,— что повсюду, где признают бога, существует
культ, а повсюду, где есть культ, нарушен естественный
порядок нравственных обязанностей.
Аббат. Нарушен? Каким это образом? Дидро. Безусловно.
Пропустить в воскресенье обедню или съесть в пятницу
кусок баранины является более тяжким преступлением, чем
украсть кошелек у соседа или обесчестить его дочь. Да это
и понятно! В первом случае вы наносите оскорбление самому
богу, во втором — только вашему ближнему. Вы читали
историю этого пастуха из окрестностей Неаполя, который
при случае, но довольно часто, занимался разбоем и
который на исповеди признавал себя виновным только в том,
что нарушил пост, проглотив по ошибке немного скоромного.
О всех его грабежах, покушениях и убийствах ничего не
говорилось на исповеди. Все это не шло в счет. А вот
история другого разбойника, перепачканного кровью его
жертв. Он каялся, что съел в пятницу кусок хлеба с салом.
У нас достаточно человеку перед смертью получить
отпущение грехов, чтобы прямым путем направиться в рай,
несмотря на его поведение при жизни, несмотря на его
постыдные и гнусные дела. У индусов, если человек умер на
берегу Ганга или его прах брошен в эту реку, он будет
спасен и сразу допущен в рай. Подумайте немного, дорогой
аббат, как эта мысль о боге и геенне огненной искажает и
нарушает весь ход наших рассуждений. Разве но эта мысль,
как сказано в “Духе законов”, заставляет нас считать
необходимым то, что в действительности должно быть для
нас безразличным, и в то же время заставляет нас считать
безразличным то, что является строго необходимым? И разве
не эта самая мысль толкает нас на убийство десятков тысяч
людей только потому, что они верят иначе, чем мы!
Вальденсы, альбигойцы, Варфоломеевская ночь, инквизиция,
даргонады — всего не упомнишь,— ясно это доказывают. А
человеческие жертвоприношения, предназначенные для того,
чтобы умилостивить высшее существо — всеблагого и
lhknqepdmncn бога? Вы сами писали, аббат,— я вспоминаю
одно из ваших сочинений: “Долгое время люди не знали
иного средства, чтобы отвратить от себя гнев божий, как
пролить на жертвеннике человеческую кровь...”
Аббат. Речь шла о язычниках.
Дидро. В этом отношении мы не изменились. Мы сожгли на
кострах множество иудеев и замучили множество неверных.
|
|