Сколько наших самых употребительных оборотов речи не
имеют вообще никакого смысла! “Бог призвал его к себе”.
Откуда вы это знаете? Разве бог удостоил вас своих
откровений? "Бог поспешил призвать его”. Не особенно-то
спешил, раз покойник прожил добрых девяносто лет. “Она
вознеслась на небо”,— только что сказали вы о девочке,
похищенной у ее набожной матери. Но что такое небо? Где
оно расположено? Возносятся ли туда? Вы говорите: “Там,
наверху”. Но то, что сейчас “наверху”, сегодня вечером
будет “внизу”, потому что Земля вертится, если только вы
не будете вместе с папой Урбаном и святой инквизицией
отрицать вращение Земли.
Аббат. До этого я не дошел, мой друг.
Дидро. Древние по крайней мере знали, где расположить
свой рай; во всяком случае, они пытались... Одни считали,
что он находится на Канарских островах, которые прозвали
Благословенными, Arva beate; другие—в Ирландии; третьи...
(Счастливый берег (латинский)).
Аббат, Словом, они не могли договориться об этом, как и о
многом другом.
Дидро. Совершенно так же, как и мы с вами, аббат. Я
прочел сегодня утром в “Истории Швеции”, что король этой
qrp`m{ восторжествовал над врагами благодаря
божественному провидению. Между тем по поводу той же
победы, оспариваемой и отрицаемой турками, последние
заявляли, что провидение, конечно, не допустило их
поражения... а испанцы также считали, что провидение
осталось глухим к мольбам шведского короля... Вы видите,
что каждый судит о провидении так, как ему вздумается,
мерит его по своей мерке, заставляет его действовать и
рассуждать соответственно своему желанию. Приходится,
следовательно, допустить существование провидения
лютеранского или, по крайней мере, шведского,
мусульманского или турецкого, провидения испанского, не
считая всех остальных: русского, польского, английского,
французского. Подумайте, в каком затруднительном
положении оказалось бы провидение, если б оно было одним
и единым, если каждый народ взывает к нему об одном и том
же, побуждаемый, однако, совершенно различными интересами
и желаниями. И разве не следовало бы сперва убедиться,
что это многоликое и разноликое верховное существо,
божественное провидение, и в самом деле будет утруждать
себя нашими мелкими делами! Это кажется мне весьма
сомнительным. Подумайте только, сколько преступлений,
постыдных проступков и гнусностей мы взвалили бы на спину
этого божественного провидения! На мой взгляд, умнее
всего было бы думать о нем не больше, чем оно думает о
нас. Да, аббат, в том-то и состоит наша великая ошибка, и
я боюсь, что так будет еще очень долго — что мы постоянно
спорим о вещах, недоступных нашему пониманию, нашим
умственным способностям, и поэтому не можем прийти к
какому-нибудь определенному и практическому выводу и не
добиваемся никаких других результатов, кроме разжигания
раздоров и ненависти — ужасной ненависти, сопровождаемой
самыми жестокими гонениями. Разве эта ненависть одних
народов к другим не порождается чаще всего религиозными
расколами и притом в прямой пропорции к рвению,
воодушевляющему эти народы на божьи дела? Если бы у нас
только хватило ума и здравого смысла остановиться на этом
гнусном пути и перестать терзать друг друга, душить и
сжигать живьем лишь потому, что мы рассматриваем
Абсолютное с различных точек зрения или думаем различно о
таинстве воплощения, или евхаристии! Для чего нам
блуждать в этом тумане? Почему нам не заниматься просто
вопросами обыденной жизни, тем, что мы можем видеть,
наблюдать и проверять? Несчастья скольких людей порождены
исканием и манией сверхъестественного!..
Аббат. Не только несчастья, но и утешения и
радость.
Дидро. Бывают, конечно, утешительные заблуждения. Я не
оспариваю этого. Врач убеждает больного, что ему лучше,
говорит умирающему, что он выздоравливает и через неделю
будет на ногах. А этот несчастный испускает дух в тот же
вечер. Но днем луч надежды согрел его сердце и утешил
его. Ложь врача облегчила последние минуты больного. Это
уже много. Но пусть это доброе не мешает нам видеть, что
оно порождено ложью.
Аббат. Позвольте! То утешение, которое мы получаем от
религии, и надежда, которой она нас озаряет,— отнюдь не
ложь.
Дидро. Конечно, аббат, и я не смею спорить... Но эти
обещания ведь лишены гарантий и доказательств—я
подразумеваю: ясных и осязаемых доказательств. Вы уверяли
}rs несчастную мать, о которой мы только что говорили,
что ее дочь вознеслась прямо на небо и пребывает в лоне
всевышнего. Но ведь это только слова, hoec sunt verba —
больше ничего. В действительности же бедный ребенок был
заколочен в дубовый или сосновый ящик и зарыт в землю.
Вот все, что можно было точно констатировать. Остальное,
потустороннее, это уже дело воображения, предположений и
желаний... Это область грез.