Скачать 18.6 Кбайт
Беседа с аббатом бартелеми о молитве, боге, душе, будущей жизни и пр.
Роха. Но где же доказательство, что этот отец, столь
добрый и милосердный, к помощи которого вы прибегаете,
слышит вас? Никто не обладает этим доказательством. Что
касается меня, я был бы действительно рад получить его.
Но нет ничего, решительно ничего, всегда одно
непостижимое и нерушимое молчание. Какой-то правитель
области, а может быть, даже епископ или кардинал,— я уж
не помню теперь,— упрекал другого епископа за нарушение
его инструкции. “Монсеньор,— ответил тот с благородной
уверенностью,— я молился, я просил совета у бога, я
обращался к распятию...” — “Ну, и надо было, глупец,
делать то, что сказали тебе бог и твое распятие”,—
прервал его первый. Иными словами, нужно было сидеть
смирно и ничего не делать. Бог! Ведь это просто слово,
один обыкновенный слог для объяснения существования мира.
И заметьте при этом, что в общем это слово ничего не
объясняет, так как, если вы мне возразите, что ни одни
часы не были сделаны без часовщика, я спрошу вас, кто же
сотворил этого часовщика, и, таким образом, мы окажемся
снова на той же точке, вернее, при одном и том же
вопросительном знаке.
Аббат, Однако, Дидро, разве вы сами не провозглашали
некогда существование этого часовщика?
Дидро. “Провозглашали” — это слишком сильно сказано!
Аббат. Но по рукам ходило одно ваше письмо, где вы
буквально заявляли следующее: “Я верю в бога, хотя и живу
в мире с атеистами...”
Дидро. Письмо к Вольтеру... Это было написано, чтобы
доставить ему удовольствие... Что же, вы видели эту
мазню? Вот что со мною бывает, аббат: когда я нахожусь
среди атеистов, если только они существуют, мне приходят
в голову все аргументы в пользу бытия бога; когда же я
среди верующих, происходит обратное: в моем сознании
совершенно непроизвольно возникают все аргументы,
опровергающие, подрывающие и разрушающие понятие о боге.
Аббат. После этого признания вы уже не станете отрицать,
мой дорогой Дидро, что в вас сидит дух противоречия.
Дидро. Конечно, противоречие, или, по крайней мере,
возражение, есть стимул, услада и приправа всякого
разговора. Если бы мы все были всегда одного мнения, как
все было бы однообразно, скучно и плоско! На земле
невозможно было бы жить. Различие мнений так же
необходимо и неизбежно, как и разнообразие лиц и
характеров. Нужно это признать и нужно согласиться, что
то, что нравится одним, не может нравиться всем другим.
Но нет, не думайте, дорогой друг, что доводы против того,
что защищает мой собеседник, возникают у меня в голове
только в силу моей суетной любви к возражению. Это просто
свойство моей природы, странность, которую я констатирую
и признаю, по которую я не могу объяснить. Как хотите, но
это так.
Аббат. Подумайте, какие преимущества дает вам вера. Если
бы вы верили...
Дидро. Конечно, тогда исчезают все затруднения. Так
Паскаль и рассуждает: истинна или ложна наша святая
религия,— говорит он,— вы ничем не рискуете, признавая ее
hqrhmmni, но вы рискуете всем, считая ее ложной. Но ведь
то же самое могут сказать и иудей, и мусульманин, и
гугенот. Это седло, которое подходит всем лошадям, это —
кресло цирюльника, пригодное для всех задов. Но, к
сожалению, дорогой аббат, я не обладаю этим целебным
средством, этой панацеей, которую вы называете верой, то
есть способностью верить в такие вещи, про которые мы
знаем, что они явно ложны, немыслимы и невероятны. Для
меня стол — это стол, стул — стул, хлеб — только хлеб и
вино — тоже только вино. И я не могу сказать, чтобы это
отсутствие веры меня очень беспокоило, чтобы оно
угнетало, расстраивало, отравляло и мучило меня днем и
ночью. Я не могу сказать, что от отсутствия веры я теряю
способность пить и есть. Отнюдь нет. Я не могу этого
сказать, так как, напротив, это неверие или незнание ни в
чем не нарушает моего душевного равновесия. Но утверждать
и защищать некоторые вещи, которые недоступны нашему
разуму и которые совершенно ускользают от нашего
понимания, уверять, что это истина, и упрямо
провозглашать их — вот что кажется мне столь же дерзким,
как и смешным. Но если это сверхъестественное стараются
навязать другим, что случается всегда с теми людьми,
которые уверены, что они одни владеют дарованным свыше
знанием, абсолютной истиной,— истиной, от которой зависит
наше вечное блаженство,— тогда... “Думай, как я, иначе
бог накажет тебя! Думай, как я, иначе я убью тебя!”— вот
вывод и заключение из слов этих людей. Разве Библия,
например, книга “Второзаконие”, не призывает убивать тех
граждан, которые не разделяют наших религиозных
верований? “Будь то брат, сын, дочь, мать, супруга — не
делай никакого исключения; не спорь с ними, а немедленно
убей!” Это сказано ясно и откровенно. Очаровательная
программа, и составлена она от имени бога! Заметьте,
аббат, что, предлагая таким образом кому-нибудь
переменить веру, вы требуете от него поступка, который
сами отказываетесь совершить.
добрый и милосердный, к помощи которого вы прибегаете,
слышит вас? Никто не обладает этим доказательством. Что
касается меня, я был бы действительно рад получить его.
Но нет ничего, решительно ничего, всегда одно
непостижимое и нерушимое молчание. Какой-то правитель
области, а может быть, даже епископ или кардинал,— я уж
не помню теперь,— упрекал другого епископа за нарушение
его инструкции. “Монсеньор,— ответил тот с благородной
уверенностью,— я молился, я просил совета у бога, я
обращался к распятию...” — “Ну, и надо было, глупец,
делать то, что сказали тебе бог и твое распятие”,—
прервал его первый. Иными словами, нужно было сидеть
смирно и ничего не делать. Бог! Ведь это просто слово,
один обыкновенный слог для объяснения существования мира.
И заметьте при этом, что в общем это слово ничего не
объясняет, так как, если вы мне возразите, что ни одни
часы не были сделаны без часовщика, я спрошу вас, кто же
сотворил этого часовщика, и, таким образом, мы окажемся
снова на той же точке, вернее, при одном и том же
вопросительном знаке.
Аббат, Однако, Дидро, разве вы сами не провозглашали
некогда существование этого часовщика?
Дидро. “Провозглашали” — это слишком сильно сказано!
Аббат. Но по рукам ходило одно ваше письмо, где вы
буквально заявляли следующее: “Я верю в бога, хотя и живу
в мире с атеистами...”
Дидро. Письмо к Вольтеру... Это было написано, чтобы
доставить ему удовольствие... Что же, вы видели эту
мазню? Вот что со мною бывает, аббат: когда я нахожусь
среди атеистов, если только они существуют, мне приходят
в голову все аргументы в пользу бытия бога; когда же я
среди верующих, происходит обратное: в моем сознании
совершенно непроизвольно возникают все аргументы,
опровергающие, подрывающие и разрушающие понятие о боге.
Аббат. После этого признания вы уже не станете отрицать,
мой дорогой Дидро, что в вас сидит дух противоречия.
Дидро. Конечно, противоречие, или, по крайней мере,
возражение, есть стимул, услада и приправа всякого
разговора. Если бы мы все были всегда одного мнения, как
все было бы однообразно, скучно и плоско! На земле
невозможно было бы жить. Различие мнений так же
необходимо и неизбежно, как и разнообразие лиц и
характеров. Нужно это признать и нужно согласиться, что
то, что нравится одним, не может нравиться всем другим.
Но нет, не думайте, дорогой друг, что доводы против того,
что защищает мой собеседник, возникают у меня в голове
только в силу моей суетной любви к возражению. Это просто
свойство моей природы, странность, которую я констатирую
и признаю, по которую я не могу объяснить. Как хотите, но
это так.
Аббат. Подумайте, какие преимущества дает вам вера. Если
бы вы верили...
Дидро. Конечно, тогда исчезают все затруднения. Так
Паскаль и рассуждает: истинна или ложна наша святая
религия,— говорит он,— вы ничем не рискуете, признавая ее
hqrhmmni, но вы рискуете всем, считая ее ложной. Но ведь
то же самое могут сказать и иудей, и мусульманин, и
гугенот. Это седло, которое подходит всем лошадям, это —
кресло цирюльника, пригодное для всех задов. Но, к
сожалению, дорогой аббат, я не обладаю этим целебным
средством, этой панацеей, которую вы называете верой, то
есть способностью верить в такие вещи, про которые мы
знаем, что они явно ложны, немыслимы и невероятны. Для
меня стол — это стол, стул — стул, хлеб — только хлеб и
вино — тоже только вино. И я не могу сказать, чтобы это
отсутствие веры меня очень беспокоило, чтобы оно
угнетало, расстраивало, отравляло и мучило меня днем и
ночью. Я не могу сказать, что от отсутствия веры я теряю
способность пить и есть. Отнюдь нет. Я не могу этого
сказать, так как, напротив, это неверие или незнание ни в
чем не нарушает моего душевного равновесия. Но утверждать
и защищать некоторые вещи, которые недоступны нашему
разуму и которые совершенно ускользают от нашего
понимания, уверять, что это истина, и упрямо
провозглашать их — вот что кажется мне столь же дерзким,
как и смешным. Но если это сверхъестественное стараются
навязать другим, что случается всегда с теми людьми,
которые уверены, что они одни владеют дарованным свыше
знанием, абсолютной истиной,— истиной, от которой зависит
наше вечное блаженство,— тогда... “Думай, как я, иначе
бог накажет тебя! Думай, как я, иначе я убью тебя!”— вот
вывод и заключение из слов этих людей. Разве Библия,
например, книга “Второзаконие”, не призывает убивать тех
граждан, которые не разделяют наших религиозных
верований? “Будь то брат, сын, дочь, мать, супруга — не
делай никакого исключения; не спорь с ними, а немедленно
убей!” Это сказано ясно и откровенно. Очаровательная
программа, и составлена она от имени бога! Заметьте,
аббат, что, предлагая таким образом кому-нибудь
переменить веру, вы требуете от него поступка, который
сами отказываетесь совершить.
|
|