Фортуна, впрочем, всегда благоприятствует Жално, который неизменно набирает по шесть очков, в то время как у его противника никогда не выпадает больше единицы. В этом нет ничего удивительного: просто на костях Жално выведены одни шестерки, а на костях Царя Годов – одни единицы. Видя, что судьба против него, Царь Годов в ужасе спасается бегством верхом на белой лошади, захватив с собой белую собаку, белую птицу, соль и продукты, предоставленные в его распоряжение правителем. Лицо его по-прежнему выкрашено наполовину в белый, наполовину в черный цвет, и на нем все тот же кожаный плащ. Чернь бросается за ним вдогонку, завывая, улюлюкая и стреляя ему вслед холостыми патронами. Будучи изгнан из города. Царь Годов проводит семь дней в зале ужасов Самийского монастыря в окружении устрашающе чудовищных идолов, кож огромных змей и шкур диких зверей. Оттуда он отправляется в горы Четанга, где на протяжении нескольких месяцев или года ведет в каком-нибудь тесном логове отшельнический образ жизни. Если в этот период он умирает, народ истолковывает это как благоприятное предзнаменование. Если же Царь Годов остается в живых, то имеет право на следующий год возвратиться в Лхасу, чтобы еще раз выступить в роли козла отпущения.

Этот странный ритуал, который поныне соблюдается в отгороженном от внешнего мира центре буддизма – этом азиатском Риме, как его принято именовать, интересен тем, что в четкой иерархии дает нам целый ряд священных искупителей, в свою очередь нуждающихся в искуплении, целый ряд жертвоприношений по замещению, в свою очередь нуждающихся в замещении, целый ряд находящихся в процессе окаменения богов, которые, сохраняя за собой свои привилегии, сложили с себя бремя и тяготы своего сана. В фигуре Жално мы можем без особой натяжки распознать потомка временных царей, этих смертных богов, ценой жизни покупающих кратковременный период славы и могущества. Жално, очевидно, является временным заместителем Великого Ламы. То, что он выступает или выступал в прошлом в роли искупителя народных грехов, явствует из предложения, с которым он обращается к настоящему козлу отпущения (Царю Годов), поменяться с ним местами в случае, если удача в игре в кости не будет сопутствовать ему. Конечно, при нынешних обстоятельствах с этим предложением не связано практически никакого риска, и оно является чисто формальным. Но такого рода формальности имеют под собой глубокие корни. Пусть в настоящее время они выродились в пустой этикет, в лишенную какого-либо смысла шелуху, – не вызывает никакого сомнения тот факт, что когда-то эти формальности были полны содержания. Пусть в настоящее время это безвыходные тупики, – нет сомнения, что в старину они были дорогами, которые вели к какой-то цели, хотя бы только к смерти. С очень большой долей вероятности мы можем допустить, что тибетского искупителя народных грехов после кратковременного владычества на рыночной площади ждала смерть. В пользу этого предположения говорит то обстоятельство, что преследователи стреляли в Царя Годов холостыми зарядами; а указанием на то, что когда-то этот обряд имел летальный исход, служит вера людей в то, что его смерть является благоприятным предзнаменованием. Едва ли стоит удивляться тому, что, заплатив столь дорогую цену за то, чтобы в течение нескольких недель играть роль заместителя божества, по окончании этого срока Жадно предпочитал умереть не лично, а в лице своего представителя. В результате эту мучительную, но неизбежную обязанность возложили на бедняка, изгоя общества, парию, с которым жизнь обошлась столь жестоко, что он охотно соглашался принести ее в жертву по истечении нескольких дней разгульного веселья. Заметьте, что, если время правления первичного заместителя, то есть Жадно, исчислялось неделями, то срок правления, отведенный заместителю заместителя, урезан до нескольких дней (по одному сообщению, до десяти, по другому, до семи). И столь короткая привязь, видимо, представлялась этой паршивой овце достаточно длинной. Он, впустую потративший столько драгоценных лет, удовлетворялся несколькими быстро ускользающими песчинками в песочных часах. В несчастном паяце с нелепо раскрашенным лицом, восседающем на рыночной площади в Лхасе и сметающем с людей несчастья хвостом черного яка, можно видеть как бы заместителя уполномоченного, который взваливает на себя тяжкое бремя, снятое с более благородных плеч. Однако цепь, если следовать ей до конца, не замыкается на Жадно, а прямиком ведет к самому лхасскому папе, Великому Ламе, временным заместителем которого тот является. Анализ аналогичных обычаев во многих странах мира свидетельствует о том, что если уж божество в человеческом облике снисходит до того, чтобы на время передать свою духовную власть в руки заместителя, то делает, точнее, делало оно это только для того, чтобы предоставить последнему возможность умереть вместо себя. Таким образом, сквозь туман веков, еще не рассеянный светильником истории, неясно и мрачно проглядывает трагическая фигура буддийского папы, азиатского наместника бога на земле, фигура человекобога, несшего на себе бремя людских скорбей, доброго пастыря, который складывал голову за свое стадо.