Скачать 55.08 Кбайт
Воля к власти.
е. хитрости и
осторожности, удерживает их от окончательного отказа от мужественных
и воинственных добродетелей, — он до поры до времени защищает
Европу от угрожающего ей marasmus femininus.
126
Наиболее удачные задержки и лекарства современности:
1) общая воинская повинность с настоящими войнами, при которых
не до шутки;
2) национальная ограниченность (упрощающая, концентрирующая);
3) улучшенное питание (мясо);
4) все более чистые и здоровые жилища;
5) преобладание физиологии над теологией, моралистикой,
экономикой и политикой;
6) воинская суровость в требовании и исполнении своих
«обязанностей» (более не хвалят).
127
Меня радует военное развитие Европы, а также анархизм во
внутренних состояниях: пора покоя и китайщины, которую Гальяни
предсказывал для этого столетия, прошла. Личная мужественная
деятельность, крепость тела вновь приобретают ценность, оценки
{48}
становятся более физическими, в питании появляется больше мяса.
Прекрасные мужи становятся вновь возможными. Бледное ханжество (с
мандаринами во главе, как о том мечтал Конт) отжило свой век. В
каждом из нас сказано варвару «да», также и дикому зверю. Именно
поэтому от философов теперь можно ждать большего. — Кант еще со
временем станет пугалом для птиц!
128
Я не нашел еще никаких основания к унынию. Кто сохранил и
воспитал в себе крепкую волю вместе с широким умом, имеет более
благоприятные шансы, чем когда-либо. Ибо способность человека быть
дрессируемым стала весьма велика в этой сократической Европе; люди,
легко обучающиеся, легко поддающиеся, представляют правило;
стадное животное, даже весьма интеллигентное, подготовлено. Кто
может повелевать, находит таких, которые должны подчиняться: я имею
в виду, например, Наполеона и Бисмарка. Конкуренция с сильными и
неинтеллигентными волями, которая служит главнейшим
препятствием, незначительна. Кто же не справится с этими господами
«объективными», слабыми волей, в роде Ранке или Ренана!
129
Духовное просвещение — вернейшее средство сделать людей
неустойчивыми, слабыми волей, ищущими сообщества и поддержки,
короче развить в человеке стадное животное; вот почему до сих пор все
великие правители-художники (Конфуций в Китае, imperium Romanum,
Наполеон, папство в те времена, когда оно было обращено к власти, а
не только к миру), в которых достигли своего кульминационного пункта
господствующие инстинкты, пользовались и духовным просвещением,
— по меньшей мере представляли ему свободу действия (как папы
ренессанса). Самообман толпы по этому вопросу, как, например, это
имеет место во всей демократии, высшей степени ценен: к измельчению
человека и к приданию ему большей гибкости в подчинении всякому
управлению стремятся, видя в том «прогресс»!
130
Высшая справедливость и кротость как состояние ослабления (Новый
Завет и первоначальная христианская община, являющаяся полной
betise у англичан, Дарвина, Уолеса). Ваша справедливость, о высшие
натуры, гонит вас к suffrage universel и т.п., ваша человечность — к
кротости по отношению к преступлению и глупости. С течением времени
вы приведете этим путем глупость и необдуманность к победе:
довольство и глупость — середина.
С внешней стороны: столетие необычайных войн, переворотов,
взрывов. С внутренней стороны: все большая слабость людей,
события как возбудители. Парижанин как европейская крайность.
Следствия:
1) варвары (сначала конечно под видом старой культуры);
2) державные индивиды (там, где варварские массы сил
скрещиваются с несвязанностью по отношению ко всему прежде
бывшему): Эпоха величайшей глупости, грубости и ничтожества масс, а
также эпоха высших индивидов.
{49}
131
Бесчисленное множество индивидов высшей породы гибнут теперь:
но кто уцелел, тот силен, как черт. Нечто подобное было во времена
ренессанса.
132
Что отличает нас, действительно хороших европейцев, от людей
различных отечеств, какое мы имеем перед ними преимущество? — Во-
первых, мы — атеисты и имморалисты, но мы поддерживаем религии и
морали стадного инстинкта: дело в том, что при помощи их
подготовляется порода людей, которая когда-нибудь да попадает в наши
руки, которая должна будет восхотеть нашей руки.
Мы по ту сторону добра и зла, но мы требуем безусловного признании
святыни стадной морали.
Мы оставляем за собой право на многоразличные виды философии, в
проповеди которой может оказаться надобность; таковой при случае
может быть пессимистическая, играющая роль молота; европейский вид
буддизма тоже при случае может оказаться полезным.
осторожности, удерживает их от окончательного отказа от мужественных
и воинственных добродетелей, — он до поры до времени защищает
Европу от угрожающего ей marasmus femininus.
126
Наиболее удачные задержки и лекарства современности:
1) общая воинская повинность с настоящими войнами, при которых
не до шутки;
2) национальная ограниченность (упрощающая, концентрирующая);
3) улучшенное питание (мясо);
4) все более чистые и здоровые жилища;
5) преобладание физиологии над теологией, моралистикой,
экономикой и политикой;
6) воинская суровость в требовании и исполнении своих
«обязанностей» (более не хвалят).
127
Меня радует военное развитие Европы, а также анархизм во
внутренних состояниях: пора покоя и китайщины, которую Гальяни
предсказывал для этого столетия, прошла. Личная мужественная
деятельность, крепость тела вновь приобретают ценность, оценки
{48}
становятся более физическими, в питании появляется больше мяса.
Прекрасные мужи становятся вновь возможными. Бледное ханжество (с
мандаринами во главе, как о том мечтал Конт) отжило свой век. В
каждом из нас сказано варвару «да», также и дикому зверю. Именно
поэтому от философов теперь можно ждать большего. — Кант еще со
временем станет пугалом для птиц!
128
Я не нашел еще никаких основания к унынию. Кто сохранил и
воспитал в себе крепкую волю вместе с широким умом, имеет более
благоприятные шансы, чем когда-либо. Ибо способность человека быть
дрессируемым стала весьма велика в этой сократической Европе; люди,
легко обучающиеся, легко поддающиеся, представляют правило;
стадное животное, даже весьма интеллигентное, подготовлено. Кто
может повелевать, находит таких, которые должны подчиняться: я имею
в виду, например, Наполеона и Бисмарка. Конкуренция с сильными и
неинтеллигентными волями, которая служит главнейшим
препятствием, незначительна. Кто же не справится с этими господами
«объективными», слабыми волей, в роде Ранке или Ренана!
129
Духовное просвещение — вернейшее средство сделать людей
неустойчивыми, слабыми волей, ищущими сообщества и поддержки,
короче развить в человеке стадное животное; вот почему до сих пор все
великие правители-художники (Конфуций в Китае, imperium Romanum,
Наполеон, папство в те времена, когда оно было обращено к власти, а
не только к миру), в которых достигли своего кульминационного пункта
господствующие инстинкты, пользовались и духовным просвещением,
— по меньшей мере представляли ему свободу действия (как папы
ренессанса). Самообман толпы по этому вопросу, как, например, это
имеет место во всей демократии, высшей степени ценен: к измельчению
человека и к приданию ему большей гибкости в подчинении всякому
управлению стремятся, видя в том «прогресс»!
130
Высшая справедливость и кротость как состояние ослабления (Новый
Завет и первоначальная христианская община, являющаяся полной
betise у англичан, Дарвина, Уолеса). Ваша справедливость, о высшие
натуры, гонит вас к suffrage universel и т.п., ваша человечность — к
кротости по отношению к преступлению и глупости. С течением времени
вы приведете этим путем глупость и необдуманность к победе:
довольство и глупость — середина.
С внешней стороны: столетие необычайных войн, переворотов,
взрывов. С внутренней стороны: все большая слабость людей,
события как возбудители. Парижанин как европейская крайность.
Следствия:
1) варвары (сначала конечно под видом старой культуры);
2) державные индивиды (там, где варварские массы сил
скрещиваются с несвязанностью по отношению ко всему прежде
бывшему): Эпоха величайшей глупости, грубости и ничтожества масс, а
также эпоха высших индивидов.
{49}
131
Бесчисленное множество индивидов высшей породы гибнут теперь:
но кто уцелел, тот силен, как черт. Нечто подобное было во времена
ренессанса.
132
Что отличает нас, действительно хороших европейцев, от людей
различных отечеств, какое мы имеем перед ними преимущество? — Во-
первых, мы — атеисты и имморалисты, но мы поддерживаем религии и
морали стадного инстинкта: дело в том, что при помощи их
подготовляется порода людей, которая когда-нибудь да попадает в наши
руки, которая должна будет восхотеть нашей руки.
Мы по ту сторону добра и зла, но мы требуем безусловного признании
святыни стадной морали.
Мы оставляем за собой право на многоразличные виды философии, в
проповеди которой может оказаться надобность; таковой при случае
может быть пессимистическая, играющая роль молота; европейский вид
буддизма тоже при случае может оказаться полезным.
|
|