Коренное непонимание Шопенгауэром воли (как будто вожделение,
влечение, инстинкт — самое существенное в воле) — типично:
умаление ценности воли вплоть до полного непонимания его. Вместе с
тем — ненависть к воле; попытка в «не-волении», в «пребывании
бесцельным субъектом» (в «чистом, безвольном субъекте») усмотреть
нечто более нечто высокое, даже самое высшее, самое ценное по
существу. Великий симптом усталости или ослабления воли: ибо она и
есть то, что господствует над вожделением, указуя ему меру и путь его.

85

Была сделана недостойная попытка, — рассматривать Вагнера и
Шопенгауэра как типы умственно ненормальных людей; в интересах
уяснения вопроса было бы несравненно важнее, если бы с научной
точностью определили тот тип декаданса, к которому принадлежат они
оба.

86

Генрих Ибсен стал мне отчетливо понятен. При всем своем здоровом
идеализме и «воле к истине» он не осмелился сбросить с себя оковы
{33}
того морального иллюзионизма, который говорит «свобода» и не хочет
признаться себе в том, что такое свобода: вторая ступень в метаморфозе
«воли к власти» со стороны тех, кто лишен ее. На первой требуют
справедливости от тех, в руках которых власть. На второй говорят
«свобода», т.е. хотят «отделаться» от тех, в чьих руках власть. На
третьей говорят «равные права», т.е. хотят, пока сами еще не получили
перевеса, воспрепятствовать и другим расти в могуществе.

87

Упадок протестантизма: теоретически и исторически он оценен как
нечто половинчатое. Фактический перевес католицизма; чувство
протестантизма настолько угасло, что сильнейшие
антипротестантские движения не ощущаются более, как таковые
(пример: вагнеровский Парсифаль). Вся высшая духовность во Франции
католична по инстинкту; Бисмарк понял, что протестантизма вообще
уже более нет.

88

Протестантизм, — это умственно нечистоплотная и скучная форма
декаданса, в которой христианство сумело оберечь себя до наших дней
на жалком Севере — ценен для познания как нечто половинчатое и
составное, поскольку он объединяет в одних и тех же головах
восприятия разного порядка и происхождения.

89

Во что обратил немецкий дух христианство! — И, возвращаясь к
протестантизму: сколько пива в протестантском христианстве! Мыслимо
ли более духовно-затхлая, более ленивая, развалистая форма
христианской веры, чем верования среднего немецкого протестанта?..
Это воистину назову я скромным христианством! Гомеопатией
христианства назову я это! — Мне напоминают о том, что в наше время
существует и нескромный протестантизм, — протестантизм придворного
проповедника и антисемитских спекулянтов, — но никто еще не
утверждал, чтобы какой-нибудь «дух» «носился» над этими водами...
Это попросту более непристойная форма христианства — а вовсе не
более разумная...

90

Прогресс. — Не надо впадать в ошибку! Время бежит вперед, — а
нам бы хотелось верить, что и все, что в нем, бежит также вперед, что
развитие есть развитие поступательное... Такова видимость,
соблазняющая самых рассудительных. Но девятнадцатое столетие не
есть движение вперед по сравнению с шестнадцатым; и немецкий дух в
1888 году есть шаг назад по сравнению с немецким духом в 1788.
«Человечество» не движется вперед, его и самого-то не существует.
Общий аспект напоминает огромную экспериментальную лабораторию,
где кое-что удается, рассыпанное на протяжении всех времен и эпох, и
несказанно многое не удается, где нет никакого порядка, логики, связи и
обязательности. Как можно не усмотреть, что возникновение
христианства есть декадентское движение?.. Что немецкая реформация
есть вторичное появление в усиленной форме христианского
варварства?.. Что революция разрушила инстинкт, влекший к великой
организации общества?.. Человек не есть шаг вперед по отношению к
{34}
животному; культурная неженка — выродок по сравнению с арабом или
корсиканцем; китаец — тип удачный, а именно более устойчивый, чем
европеец.

В) Последние века

91

Омрачение, пессимистическая окраска — неизбежные спутники
просвещения. Около 1770 года уже стали замечать отлив веселости.
Женщины полагали со свойственным женщине инстинктом, всегда
становящимся на сторону добродетели, что виною тому
безнравственность. Гальяни, тот попал прямо в цель: он цитирует стихи
Вольтера:
Un monstre gai vaut mieux
Qu'un sentimental ennuyeux.
Если я теперь полагаю, что ушел в просвещении столетия на два
вперед от Вольтера и даже Гальяни, который был нечто значительно
более глубокое, то насколько же я при этом должен был подвинуться и в
омрачении. Оно так и есть: и я своевременно с некоторого рода
сожалением стал ограждать себя от немецкой и христианской узости и
непоследовательности или даже леопардиевского пессимизма и
пустился в поиски наиболее коренных, принципиальных форм (Азия).