Он повторил эти слова, и я сказал: "Да". Мне ведь безразлично
a{kn, что я стал его приятелем, а ему, по-видимому, очень этого
хотелось. Он заклеил конверт, и мы допили вино. Потом мы некоторое
время курили, но уже не разговаривали. На улице стояла тишина,
слышно было, как прошуршали шины проехавшего автомобиля. Я сказал:
"Уже поздно". Раймон согласился со мной и добавил: "Быстро время
проходит" - в известном смысле замечание верное. Мне хотелось
спать, но трудно было подняться и уйти. Вероятно, у меня был
усталый вид, так как Раймон сказал мне: "Не надо раскисать". Я
сначала не понял. Тогда он добавил, что, как он слышал, у меня
умерла мать, но ведь рано или поздно это должно было случиться. Я
тоже так считал.
Я встал, Раймон очень крепко пожал мне руку и сказал, что
настоящие мужчины всегда поймут друг друга. Выйдя от него, я
затворил за собой дверь и постоял в темноте на площадке. В доме
все было спокойно, из глубокого подвала тянуло на лестницу
сыростью и чем-то затхлым. Я слышал только, как у меня пульсирует
кровь в жилах и звенит в ушах. Я не двигался. Но в комнате старика
Саламано глухо заскулила собака.



IV

Всю неделю я хорошо работал; приходил Раймон, сказал, что
послал письмо. Два раза я был с Эмманюэлем в кино. Он не всегда
понимает то, что показывают на экране. Приходится ему объяснять.
Вчера, в субботу, пришла Мари, как мы с ней условились. Меня очень
тянуло к ней. На ней было красивое платье, в красную и белую
полоску, и кожаные сандалии. Платье обтягивало ее упругие груди,
она загорела, и лицо у нее было очень свежее. Мы сели в автобус и
поехали за несколько километров от Алжира - туда, где были скалы,
а за ними песчаный пляж, окаймленный со стороны суши тростником.
Шел уже пятый час дня, солнце пекло не так сильно, но вода была
теплая, к берегу лениво подкатывали длинные низкие волны. Мари
научила меня забав-
[38]
ной игре: нужно было набрать с гребня волны полный рот пены, лечь
на спину и фонтаном выбрасывать ее в небо. Пена пушистым кружевом
рассеивалась в воздухе или падала на лицо теплым дождиком. Но она
была горько-соленая, и через некоторое время у меня стало жечь во
рту. Подплыла Мари, прижалась ко мне и, поцеловав меня в губы,
провела по ним языком. Мы долго качались на волнах.
Потом мы вышли и оделись; Мари смотрела на меня блестящими
глазами. Я поцеловал ее. И с этой минуты мы больше не говорили. Я
обнял ее, и мы пошли быстрым шагом к автобусу, торопясь поскорее
добраться до моей комнаты и броситься на постель. Я оставил окно
открытым, и было приятно чувствовать, как ночная прохлада
пробегает по телу.
Утром Мари осталась у меня, и я сказал ей, что мы позавтракаем
вместе. Я сбегал, купил мяса; когда возвращался домой, из комнаты
Раймона доносился женский голос. Немного погодя Саламано стал
бранить свою собаку, и мы слышали, как он шаркает подошвами, а
собака стучит когтями по деревянным ступенькам лестницы; потом
старик крикнул: "Сволочь! Падаль!", и они вышли на улицу. Я
рассказал Мари про чудачества старика, и она смеялась. На ней была
моя пижама с засученными рукавами. Когда Мари засмеялась, я опять
ее захотел. Потом она спросила, люблю ли я ее. Я ответил, что
слова значения не имеют, но, кажется, любви к ней у меня нет. Она
загрустила. Но когда мы стали готовить завтрак, она по поводу
какого-то пустяка засмеялась, да так задорно, что я стал ее
veknb`r|. И в эту минуту в комнате Раймона началась шумная ссора.
Сначала слышался пронзительный женский голос, а потом Раймон
закричал:
- Ты меня обманывала, ты меня обманывала! Я тебя научу, как
меня обманывать!
Послышались глухие удары, и женщина завыла, да так страшно,
что немедленно на площадку сбежались люди. Мы с Мари тоже вышли.
Женщина все вопила, а Раймон бил ее. Мари сказала, что это ужасно,
я ничего ей не ответил. Она попросила сходить за полицейским, но я
сказал, что не люблю полиции. Однако жилец с третьего этажа,
водопроводчик, привел полицейского. Тот постучался, и за дверью
все стихло. Полицейский постучал сильнее, и тогда женщина
заплакала, а Раймон отворил дверь. У него был слащавый вид, во рту
сигарета. Женщина бросилась к двери и заявила полицейскому, что
Раймон избил ее.
- Как твоя фамилия? - спросил у него полицейский. Раймон
ответил.
- Вынь цигарку изо рта. Не знаешь, с кем говоришь? - сказал
полицейский.
Раймон замялся, поглядел на меня и затянулся сигаретой.
Полицейский со всего размаха влепил ему оплеуху. Сигарета отлетела
на несколько шагов. Раймон переменился в лице, но ничего
[39]
не сказал, только спросил смиренным голосом, можно ли ему
подобрать свой окурок. Полицейский сказал:
- Подобрать можно. - И добавил: - Но в следующий раз ты будешь
помнить, что полицейский не шут гороховый.
А тем временем женщина все плакала и твердила:
- Он меня избил.