..

И Крыса издал горлом странный звук: не разобрать – то ли сдавленный вздох, то ли просто пивная отрыжка.

– С пятьдесят пятого по шестьдесят третий мы каждое лето приезжали сюда всей семьей. Родители, мы с сестрой и наша гувернантка. Если подумать, то был самый достойный период моей жизни... Пастбища перед домом – как и сейчас, впрочем – сдавались городу в аренду, и летом вся долина заполнялась овцами. Докуда глаз хватало – сплошное море овец! Так у меня и осталось в памяти на всю жизнь: подумаю о лете – сразу овец вспоминаю...

Слушая Крысу, я вдруг почувствовал, что очень плохо понимаю, что значит иметь в своем распоряжении загородную виллу. И, видимо, уже никогда не пойму.

– А к середине шестидесятых наши семейные приезды сюда прекратились. Купили новую усадьбу поближе к дому, сестра вышла замуж, да и я стал реже в семье появляться. У отца фирму долго лихорадило; да много всяких причин. В общем, это место опять оказалось заброшено и забыто. Сам я последний раз приезжал сюда в шестьдесят седьмом. Один приезжал. И жил здесь примерно месяц... На этом Крыса споткнулся, будто вспомнив о чем-то, и замолчал.

– Не скучно было? – осторожно спросил я.

– Скучно? Ну, нет! Будь моя воля, я бы здесь на всю жизнь остался. Но как раз этого я позволить себе не мог. Дом-то отцовский. А жить в долгу у родителей тогда было не в моих правилах.

– Почему – "тогда"? Разве сейчас не так?

– Да, конечно... – согласился Крыса. – С тех пор я решил сюда больше не приезжать. Но однажды заехал в Саппоро, и в холле отеля "Дельфин" увидал на стене фотографию. И страшно захотелось взглянуть на эти места хотя бы еще разок. Чего бы это ни стоило. Скажем так, из совершенно сентиментальных соображений. Ты ведь тоже, наверное, иногда бываешь сентиментальным?

– Случается, – сказал я. И вспомнил про море, похороненное под бетонными небоскребами.

– И вот я знакомлюсь с Профессором Овцой и выслушиваю его историю. Про овцу со звездой на спине, которая явилась к нему во сне... Это ты знаешь?

– Да уж, знаю.

– Ну, тогда остальное рассказываю в трех словах. Вскоре у меня появилось навязчивое желание провести в долине всю зиму. Желание дикое, сродни наваждению. Отец, не отец – тут уже все равно. Я наспех собираюсь и мчу сюда, себя не помня.

Как будто кто-то специально заманивает меня, понимаешь?..

– И здесь ты встречаешь Овцу. Так?

– Именно так, – ответил Крыса.

– О том, что случилось дальше, рассказывать очень жутко, – сказал Крыса. – Какими бы словами я ни описывал эту жуть, тебе ее все равно не постичь. И он с хрустом смял одну за другой две опустевшие жестянки из-под пива.

– Так что давай лучше ты сам будешь задавать мне вопросы. Я ведь смотрю, тебе уже почти все известно, на так ли?

– Можно спрашивать как попало?

– Можно, мне все равно.

– Ты уже умер, да?

Прошло много, до животного ужаса много времени, прежде чем я услышал ответ. Может быть, на самом деле, эта пауза измерялась всего несколькими секундами – но их было достаточно, чтобы я чуть не отдал Богу душу от страха. Во рту пересохло так, будто его набили песком.

– Да, – очень тихо ответил Крыса. – Я уже умер.




12

КРЫСА, КОТОРЫЙ ЗАВЕЛ ЧАСЫ


– Я повесился в кухне. На балке под потолком, – ответил Крыса. – Человек-Овца схоронил меня за гаражом. Умирая, особо не мучился. Если это тебя волнует. Мне-то, в общем, было уже все равно.

– Когда?...

– За неделю до твоего прихода.

– Так значит, это ты завел часы?

И тут Крыса расхохотался.

– Прямо анекдот, а?! Человек тридцать лет живет на свете и последнее, что делает перед смертью – заводит часы! Казалось бы, за каким чертом умирающему часы? Прямо сумасшедший дом какой-то, ей-богу!...

Отсмеявшись, Крыса умолк – и пространство вокруг онемело. Было слышно лишь тиканье часов; остальные звуки поглотил густой снег за окнами. Казалось, во всей Вселенной остались лишь он да я.

– Значит, если бы...

– Перестань! – оборвал меня Крыса. – Нет больше никаких "если бы"! Ты что, еще ничего не понял?!

Я покачал в темноте головой. Я действительно не понимал.

– Даже если бы ты пришел на неделю раньше – я бы все равно умер, какая разница!

Ну, может, поговорили бы мы с тобой в обстановке чуть потеплее и посветлее, чем сейчас, вот и все. Ничего бы это не изменило. Я должен был умереть! Жить становилось все страшней и мучительнее. И терпеть это было невыносимо...

– Но зачем нужно было умирать?!

В темноте я услышал, как он потер одну ладонь об другую.

– А этого я объяснять не хочу. Неохота выступать в идиотской роли собственного адвоката. Надеюсь, ты не станешь заставлять покойника оправдываться за собственную смерть?

– Но если ты не расскажешь, я же ничего не пойму.

– Ты давай, пиво пей!

– Холодно, – сказал я.

– Ну, сейчас-то уже не так холодно.

Дрожащей рукой я взял со стола очередную банку пива, откупорил и сделал глоток.

Мне и в самом деле почудилось, будто стало немного теплее.