Она поддевает политика: "И ты поможешь узаконить эту возможность, не правда ли, дорогой"?

Несговорчивый политик вздрагивает, поднимает глаза. Наступает неловкое молчание. Во взгляде их друг на друга сквозит растерянность, зависть, гордость, страх. Началось переключение. Пегги уже никогда не будет прежней женщиной, и они оба знают это.

Килпатрик опять обращается к газете, ворча: "Боже мой, женщина в недвижимости. Кошмар".

В следующем году Килпатрик отсутствовал дома три недели из четырех, принимая участие в предвыборной кампании. Пегги редко присоединялась к нему. Что-то из нее ушло, после того как он перевез семью в Вашингтон. Сенатор не мог понять, в чем дело. Он предполагал, что, когда их доход уменьшился наполовину, это был удар по ее безопасности. Но после того как Пегги закончила со всеми формальностями по закрытию его юридической практики и задрапировала дом их мечты белыми тканями, ее нельзя было сдвинуть с места. Это приводило его в негодование.

"Так устаешь в поездках, тоскуешь от одиночества в гостиничных номерах. Хочется, чтобы рядом было человеческое существо, которому нравится то, что ты пытаешься сделать".

Вот уже шесть месяцев он был влюблен. Девушке было двадцать шесть лет, и она одобряла все, что делал Килпатрик, Эти шесть месяцев он не мог прикоснуться к жене. Это было для него потрясением, ведь он всегда полагал, что пронзительные эмоции — это для женщин, а мужчина, как говорится, может переспать и с цыпленком.

“Конечно, некоторым мужчинам удается разрываться на два фронта. Многие мои друзья в возрасте сорока лет оказались в той же ситуации, что и я. У них были любовницы, однако они не прекращали интимные отношения со своими женами”.

Девушке Килпатрика вскоре надоело быть только с ним одним и разделять его политические амбиции. Она хотела большего.

“Ты симпатичная чувствительная девушка, — говорил ей Килпатрик. — Но тебя нельзя представить в семье и дома”. Он считал, что она должна быть такой, как Пегги.

Когда предвыборная кампания пришла в Нью-Хэмпшир, Пегги присоединилась к политику Килпатрику. Он жадно набросился на нее в номере мотеля. Она лежала тихо, неприступная для него.

“В чем дело”?

“Я останусь с тобой, пока идет предвыборная кампания, но потом я хочу получить развод”, — сказала Пегги.

Это было в феврале. Она продолжала показывать на людях, что у них все хорошо, и участвовала в поддержке кампании до мая.

Однажды дочка, которой тогда исполнился двадцать один год, сказала обезумевшему от горя отцу: “Папа, пойми, здесь замешан другой мужчина”.

В следующий раз я увидела Килпатрика не дома, потому что дома у него не было. Мы встретились с ним в доме у нашего общего друга и после обеда продолжили разговор в кабинете. Килпатрик лег на пол и принялся делать упражнения.

“Давайте встретимся через год, посмотрим, что будет тогда. Иногда я думаю, стоит ли вообще жить.

Мне полностью понятен повторный самоанализ, который проводит в сорокалетнем возрасте мужчина. Мне непонятен самоанализ женщины после того, как дети вырастут. Я никогда особо не задумывался над этим. И не стал бы думать, если бы не случай с Пегги. Самое потрясающее качество моей жены — это ее энтузиазм. Раньше в нашем брачном союзе она тоже имела свои обязательства перед миром. Но с возрастом это постепенно уходит. Многие из моих друзей в конце тридцатилетнего или в начале сорокалетнего возраста завели молоденьких любовниц, которые разделяли их мысли. В мужском шовинистическом мире мужчина хочет, чтобы жена поддерживала его в выполнении обязательств и зализывала его раны, но он не признает ее потребностей”.

Килпатрик сжимал и разжимал кулаки в определенном ритме. Он позволил себе проявить эмоции, которые до сих пор сдерживал. Вы чувствуете, как он ищет что-то солидное, за что мог бы зацепиться и упорядочить свою жизнь?

“Черт меня дернул перевезти Пегги и детей в Вашингтон. В долине было самое надежное и милое для нас место. Я думаю, что, если бы мы остались в долине, рядом с друзьями и в привычном окружении, то смогли бы сохранить семью”.

Я спросила Килпатрика, что еще, по его мнению, могло разрушить их семью. “Я думаю, мои усиливающиеся обязательства вне дома в сочетании с верой Пегги в движение женщин за свои права дали ей смелость выступить против меня. Это заставило ее задуматься, хочет ли она провести остаток своей жизни с человеком, который абсолютно не обращал внимания на ее потребности”.

Мы пытались говорить с ним об этих потребностях, но единственное, что мог сказать Килпатрик, — это то, что он женился на Пегги, а Пегги хотела, чтобы он был таким же, как ее отец.

“Как вы думаете, когда ваша жена начала меняться”?

“Честно говоря, я не знаю”.

Вообще все в нашей жизни сложно. Права могут оказаться неправильными. Килпатрик был прав, добиваясь улучшения своей карьеры в тридцать пять лет. Он заботился больше о своем государстве, нежели о себе и своих благах. Он пошел на риск и стал меняться. Но не только это перевоспитало и обновило его.