Скачать 58.68 Кбайт
Основы метафизики нравственности
законного основания.
Однако мы еще не можем сказать, что здесь начинается граница практической
философии. В самом деле, улаживание этого спора вовсе не входит в ее
компетенцию: она лишь требует от спекулятивного разума, чтобы он положил
конец разногласиям, в какие он сам себя впутывает в теоретических вопросах,
с тем чтобы практический разум приобрел спокойствие и уверенность для
отражения внешних нападок, способных сделать спорной ту почву, на которой
он хочет основаться.
Справедливое же притязание даже обыденного человеческого разума на свободу
воли основывается на сознании и не вызывающем споров допущении
независимости разума от чисто субъективно определяющих причин, составляющих
в совокупности то, что принадлежит только ощущению и, стало быть,
обозначается общим именем чувственности. Человек, который подобным образом
рассматривает себя как мыслящее существо, ставит себя тем самым в другой
порядок вещей и в совершенно другого рода отношение к определяющим
основаниям, когда он представляет себя как мыслящее существо, одаренное
волей, следовательно, причинностью, нежели тогда, когда он воспринимает
себя в качестве феномена в чувственно воспринимаемом мире (какой он и
действительно есть) и подчиняет свою причинность внешнему определению по
законам природы. Скоро он убеждается, что и то и другое может, даже должно
иметь место одновременно. В самом деле, то, что вещь в явлении
(принадлежащая к чувственно воспринимаемому миру) подчинена определенным
законам, от которых она как вещь или сущность сама по себе независима, не
содержит никакого противоречия; а что человек должен представлять и мыслить
себя таким двояким образом,- это основывается в первом [случае] на сознании
самого себя как предмета, на который оказывается воздействие при посредстве
чувств, а во втором [случае] - на сознании самого себя как мыслящего
существа, т. е. как независимого в применении разума от чувственных
впечатлений (стало быть, как принадлежащего к умопостигаемому миру).
Этим объясняется, что человек приписывает себе волю, которая не принимает
на свой счет ничего, что относится только к его влечениям и склонностям, и,
напротив, считает возможными и даже необходимыми поступки, которые могут
быть совершены лишь при условии пренебрежения ко всем влечениям и
чувственным возбуждениям. Причинность этих поступков кроется в нем как
мыслящем существе и в законах действий и поступков по принципам
умопостигаемого мира, о котором он, правда, только и знает, что закон там
устанавливается исключительно разумом, и притом чистым разумом, независимым
от чувственности; равным образом, так как он там только как мыслящее
существо есть подлинное Я (как человек, напротив, он есть только явление
самого себя), то указанные законы налагаются на него непосредственно и
категорически; поэтому то, к чему побуждают склонности и влечения (стало
быть, вся природа чувственно воспринимаемого мира), не может нанести ущерб
законам его воления как мыслящего существа; более того, он не отвечает за
склонности и влечения и не приписывает их своему подлинному Я, т. е. своей
воле, но отвечает за то потворство, какое он им оказал бы, если бы позволил
им влиять па его максимы в ущерб законам воли, которые устанавливает разум.
Проникая мыслями в умопостигаемый мир, практический разум вовсе не
преступает своих границ, но он действительно преступил бы их, если бы
захотел проникнуть в него с помощью созерцания, с помощью ощущения. Мысль
об умопостигаемом мире есть лишь негативная мысль в отношении чувственно
воспринимаемого мира, который не устанавливает разуму законов в определении
воли; эта мысль положительна только в том единственном отношении, что
указанная свобода как негативное определение в то же время связана с
(положительной) способностью и даже с причинностью разума, называемой нами
волей, поступать так, чтобы принцип поступков сообразовался с неотъемлемым
свойством основывающейся на разуме причины, т. е. с условием общезначимости
максимы как закона. Но если бы практический разум стал искать в
умопостигаемом мире еще и объект воли, т. е. побудительную причину, то он
преступил бы свои границы и притязал бы на знание того, о чем ему ничего не
известно. Понятие умопостигаемого мира есть, следовательно, только точка
зрения, которую разум вынужден принять вне явлений, для того чтобы мыслить
себя практическим; это было бы невозможно, если бы влияния чувственности
были для человека определяющими; однако это необходимо, поскольку человеку
не должно быть отказано в сознании самого себя как мыслящего существа,
стало быть, как разумной и деятельной благодаря разуму, т.
Однако мы еще не можем сказать, что здесь начинается граница практической
философии. В самом деле, улаживание этого спора вовсе не входит в ее
компетенцию: она лишь требует от спекулятивного разума, чтобы он положил
конец разногласиям, в какие он сам себя впутывает в теоретических вопросах,
с тем чтобы практический разум приобрел спокойствие и уверенность для
отражения внешних нападок, способных сделать спорной ту почву, на которой
он хочет основаться.
Справедливое же притязание даже обыденного человеческого разума на свободу
воли основывается на сознании и не вызывающем споров допущении
независимости разума от чисто субъективно определяющих причин, составляющих
в совокупности то, что принадлежит только ощущению и, стало быть,
обозначается общим именем чувственности. Человек, который подобным образом
рассматривает себя как мыслящее существо, ставит себя тем самым в другой
порядок вещей и в совершенно другого рода отношение к определяющим
основаниям, когда он представляет себя как мыслящее существо, одаренное
волей, следовательно, причинностью, нежели тогда, когда он воспринимает
себя в качестве феномена в чувственно воспринимаемом мире (какой он и
действительно есть) и подчиняет свою причинность внешнему определению по
законам природы. Скоро он убеждается, что и то и другое может, даже должно
иметь место одновременно. В самом деле, то, что вещь в явлении
(принадлежащая к чувственно воспринимаемому миру) подчинена определенным
законам, от которых она как вещь или сущность сама по себе независима, не
содержит никакого противоречия; а что человек должен представлять и мыслить
себя таким двояким образом,- это основывается в первом [случае] на сознании
самого себя как предмета, на который оказывается воздействие при посредстве
чувств, а во втором [случае] - на сознании самого себя как мыслящего
существа, т. е. как независимого в применении разума от чувственных
впечатлений (стало быть, как принадлежащего к умопостигаемому миру).
Этим объясняется, что человек приписывает себе волю, которая не принимает
на свой счет ничего, что относится только к его влечениям и склонностям, и,
напротив, считает возможными и даже необходимыми поступки, которые могут
быть совершены лишь при условии пренебрежения ко всем влечениям и
чувственным возбуждениям. Причинность этих поступков кроется в нем как
мыслящем существе и в законах действий и поступков по принципам
умопостигаемого мира, о котором он, правда, только и знает, что закон там
устанавливается исключительно разумом, и притом чистым разумом, независимым
от чувственности; равным образом, так как он там только как мыслящее
существо есть подлинное Я (как человек, напротив, он есть только явление
самого себя), то указанные законы налагаются на него непосредственно и
категорически; поэтому то, к чему побуждают склонности и влечения (стало
быть, вся природа чувственно воспринимаемого мира), не может нанести ущерб
законам его воления как мыслящего существа; более того, он не отвечает за
склонности и влечения и не приписывает их своему подлинному Я, т. е. своей
воле, но отвечает за то потворство, какое он им оказал бы, если бы позволил
им влиять па его максимы в ущерб законам воли, которые устанавливает разум.
Проникая мыслями в умопостигаемый мир, практический разум вовсе не
преступает своих границ, но он действительно преступил бы их, если бы
захотел проникнуть в него с помощью созерцания, с помощью ощущения. Мысль
об умопостигаемом мире есть лишь негативная мысль в отношении чувственно
воспринимаемого мира, который не устанавливает разуму законов в определении
воли; эта мысль положительна только в том единственном отношении, что
указанная свобода как негативное определение в то же время связана с
(положительной) способностью и даже с причинностью разума, называемой нами
волей, поступать так, чтобы принцип поступков сообразовался с неотъемлемым
свойством основывающейся на разуме причины, т. е. с условием общезначимости
максимы как закона. Но если бы практический разум стал искать в
умопостигаемом мире еще и объект воли, т. е. побудительную причину, то он
преступил бы свои границы и притязал бы на знание того, о чем ему ничего не
известно. Понятие умопостигаемого мира есть, следовательно, только точка
зрения, которую разум вынужден принять вне явлений, для того чтобы мыслить
себя практическим; это было бы невозможно, если бы влияния чувственности
были для человека определяющими; однако это необходимо, поскольку человеку
не должно быть отказано в сознании самого себя как мыслящего существа,
стало быть, как разумной и деятельной благодаря разуму, т.
|
|