Скачать 58.68 Кбайт
Основы метафизики нравственности
Следовательно, если бы мы взвешивали
все с одной и той же точки зрения, а именно с точки зрения разума, то
обнаружили бы в своей собственной воле противоречие, состоящее в том, что
некоторый принцип объективно необходим как всеобщий закон и тем не менее
субъективно не имеет всеобщей значимости, а допускает исключения. Но так
как мы рассматриваем одни и те же поступки свои один раз с точки зрения
воли, полностью сообразной с разумом, а другой раз -с точки зрения воли, на
которую оказала воздействие склонность, то здесь в действительности нет
противоречия, но зато имеется противодействие склонности предписанию разума
(antagonismus); вследствие этого всеобщность принципа (universalitas)
превращается просто в общезначимость (generalitas), благодаря чему
практический принцип разума и максима должны сойтись на полпути. Хотя это и
нельзя обосновать нашим собственным беспристрастно построенным суждением,
тем не менее это доказывает, что мы действительно признаем силу
категорического императива и (со всем уважением к нему) позволяем себе
только некоторые, как нам кажется, незначительные и вынужденные исключения.
Итак, до сих пор мы показали по крайней мере, что если долг есть понятие,
которое должно иметь значение и содержать действительное законодательство
для наших поступков, то это законодательство может быть выражено только в
категорических императивах, но никоим образом не в гипотетических; равным
образом мы представили ясно и определенно для всякого применения (что само
по себе уже много) содержание категорического императива, который заключал
бы в себе принцип всякого долга (если бы вообще таковой существовал).
Однако мы еще не настолько подвинулись, чтобы доказать a priori, что
подобный императив действительно существует, что имеется практический
закон, который сам по себе повелевает безусловно и без всяких мотивов, и
что соблюдение такого закона есть долг.
При желании достигнуть этого крайне важно остерегаться того, чтобы даже в
голову не приходило пытаться выводить реальность этого принципа из особого
свойства человеческой природы. Ведь под долгом разумеется практически
безусловная необходимость поступка; следовательно, он должен иметь силу для
всех разумных существ (которых только вообще может касаться императив) и
лишь поэтому должен быть законом также и для всякой человеческой воли. А
то, что выводится из особых природных склонностей человечества, что
выводится из тех или иных чувств и влечений и даже, где возможно, из
особого направления, которое было бы свойственно человеческому разуму и не
обязательно было бы значимо для воли каждого разумного существа,- это
может, правда, служить нам максимой, но не законом, служить субъективным
принципом, действовать согласно которому нам позволяют влечение и
склонность, но не объективным принципом, согласно которому нам было бы
указано действовать, хотя бы все наши влечения, склонности и природное
устроение были против этого; и даже возвышенный характер и внутреннее
достоинство веления долга тем больше раскрываются, чем меньше за него
субъективные причины, чем больше они против него, без того, однако, чтобы
хоть в малейшей степени ослабить этим принуждение законом и лишить его силы.
Здесь мы в самом деле видим философию поставленной на опасную позицию,
тогда как ее позиция должна быть твердой, хотя бы ей и не было за что
держаться или на что опираться ни в небе, ни на земле. Она должна здесь
показать свою чистоту как заключающая сама в себе свои законы, а не как
возвестительница тех законов, которые ей нашептывает врожденное чувство или
неизвестно какая попечительная природа и которые все вместе, хотя и лучше,
чем ничего, все же не могут служить нам принципами, какие диктует разум и
какие должны непременно иметь свой источник совершенно a priori и тем самым
и свое повелевающее значение: не ждать ничего от склонности человека, а
ждать всего от верховной власти закона и должного уважения к нему или в
противном случае осудить человека на презрение к самому себе и внутреннее
отвращение.
Таким образом, все эмпирическое не только совершенно непригодно как
приправа к принципу нравственности, но в высшей степени вредно для чистоты
самих нравов; ведь в нравах подлинная и неизмеримо высокая ценность
безусловно доброй воли как раз в том и состоит, что принцип [совершения]
поступков свободен от всех влияний случайных причин, которые могут быть
даны только опытом. Никогда нелишне предостерегать от этой небрежности или
даже низменного образа мыслей,
все с одной и той же точки зрения, а именно с точки зрения разума, то
обнаружили бы в своей собственной воле противоречие, состоящее в том, что
некоторый принцип объективно необходим как всеобщий закон и тем не менее
субъективно не имеет всеобщей значимости, а допускает исключения. Но так
как мы рассматриваем одни и те же поступки свои один раз с точки зрения
воли, полностью сообразной с разумом, а другой раз -с точки зрения воли, на
которую оказала воздействие склонность, то здесь в действительности нет
противоречия, но зато имеется противодействие склонности предписанию разума
(antagonismus); вследствие этого всеобщность принципа (universalitas)
превращается просто в общезначимость (generalitas), благодаря чему
практический принцип разума и максима должны сойтись на полпути. Хотя это и
нельзя обосновать нашим собственным беспристрастно построенным суждением,
тем не менее это доказывает, что мы действительно признаем силу
категорического императива и (со всем уважением к нему) позволяем себе
только некоторые, как нам кажется, незначительные и вынужденные исключения.
Итак, до сих пор мы показали по крайней мере, что если долг есть понятие,
которое должно иметь значение и содержать действительное законодательство
для наших поступков, то это законодательство может быть выражено только в
категорических императивах, но никоим образом не в гипотетических; равным
образом мы представили ясно и определенно для всякого применения (что само
по себе уже много) содержание категорического императива, который заключал
бы в себе принцип всякого долга (если бы вообще таковой существовал).
Однако мы еще не настолько подвинулись, чтобы доказать a priori, что
подобный императив действительно существует, что имеется практический
закон, который сам по себе повелевает безусловно и без всяких мотивов, и
что соблюдение такого закона есть долг.
При желании достигнуть этого крайне важно остерегаться того, чтобы даже в
голову не приходило пытаться выводить реальность этого принципа из особого
свойства человеческой природы. Ведь под долгом разумеется практически
безусловная необходимость поступка; следовательно, он должен иметь силу для
всех разумных существ (которых только вообще может касаться императив) и
лишь поэтому должен быть законом также и для всякой человеческой воли. А
то, что выводится из особых природных склонностей человечества, что
выводится из тех или иных чувств и влечений и даже, где возможно, из
особого направления, которое было бы свойственно человеческому разуму и не
обязательно было бы значимо для воли каждого разумного существа,- это
может, правда, служить нам максимой, но не законом, служить субъективным
принципом, действовать согласно которому нам позволяют влечение и
склонность, но не объективным принципом, согласно которому нам было бы
указано действовать, хотя бы все наши влечения, склонности и природное
устроение были против этого; и даже возвышенный характер и внутреннее
достоинство веления долга тем больше раскрываются, чем меньше за него
субъективные причины, чем больше они против него, без того, однако, чтобы
хоть в малейшей степени ослабить этим принуждение законом и лишить его силы.
Здесь мы в самом деле видим философию поставленной на опасную позицию,
тогда как ее позиция должна быть твердой, хотя бы ей и не было за что
держаться или на что опираться ни в небе, ни на земле. Она должна здесь
показать свою чистоту как заключающая сама в себе свои законы, а не как
возвестительница тех законов, которые ей нашептывает врожденное чувство или
неизвестно какая попечительная природа и которые все вместе, хотя и лучше,
чем ничего, все же не могут служить нам принципами, какие диктует разум и
какие должны непременно иметь свой источник совершенно a priori и тем самым
и свое повелевающее значение: не ждать ничего от склонности человека, а
ждать всего от верховной власти закона и должного уважения к нему или в
противном случае осудить человека на презрение к самому себе и внутреннее
отвращение.
Таким образом, все эмпирическое не только совершенно непригодно как
приправа к принципу нравственности, но в высшей степени вредно для чистоты
самих нравов; ведь в нравах подлинная и неизмеримо высокая ценность
безусловно доброй воли как раз в том и состоит, что принцип [совершения]
поступков свободен от всех влияний случайных причин, которые могут быть
даны только опытом. Никогда нелишне предостерегать от этой небрежности или
даже низменного образа мыслей,
|
|