Нельзя забывать, что вещь и личность-{пределы}, а не абсолютные
субстанции. Смысл не может (и не хочет) менять физические, материальные и
другие явления, он не может действовать как материальная сила. Да он и не
нуждается в этом: он сам сильнее всякой силы, он меняет тотальный смысл
события и действительности, не меняя ни йоты в их действительном (бытийном)
составе, все остается как было, но приобретает совершенно иной смысл
(смысловое преображение бытия). Каждое слово текста преображается в новом
контексте.

Включение слушателя (читателя, созерцателя) в систему (структуру)
произведения. Автор (носитель слова) и {понимающий}. Автор, создавая свое
произведение, не предназначает его для литературоведа и не предполагает
специфического литературоведческого {понимания}, не стремится создать
коллектива литературоведов. Он не приглашает к своему пиршественному столу
литературоведов.

Современные литературоведы (в большинстве своем структуралисты) обычно
определяют имманентного произведению слушателя как всепонимающего,
идеального слушателя; именно такой постулируется в произведении. Это,
конечно, не {эмпирический} слушатель и не психологическое представление,
образ слушателя в душе автора. Это абстрактное идеальное образование. Ему
противо- [368] стоит такой же абстрактный идеальный автор. При таком
понимании, в сущности, идеальный слушатель является зеркальным отражением
автора, дублирующим его. Он не может внести ничего своего, ничего нового в
идеально понятое произведение и в идеально полный замысел автора. Он в том
же времени и пространстве, что и сам автор, точнее, он, как и автор, вне
времени и пространства (как и всякое абстрактное идеальное образование),
поэтому он и не может быть{другим} (или чужим) для автора, не может иметь
никакого {избытка}, определяемого другостью. Между автором и таким
слушателем не может быть никакого взаимодействия, никаких активных
драматических отношений, ведь это не голоса, а равные себе и друг другу
абстрактные понятия(11). Здесь возможны только механистические или
математизированные, пустые тавтологические абстракции. Здесь нет ни грана
персонификации.

Содержание как {новое}, форма как шаблонизированное, застывшее старое
(знакомое) содержание. Форма служит необходимым мостом к новому, еще
неведомому содержанию. Форма была знакомым и общепонятным застывшим старым
мировоззрением. В докапиталистические эпохи между формой и содержанием был
менее резкий, более плавный переход: форма была еще не затвердевшим, не
полностью фиксированным, нетривиальным содержанием, была связана с
результатами общего коллективного творчества, например с мифологическими
системами. Форма была как бы имплицитным содержанием; содержание
произведения развертывало уже заложенное в форме содержание, а не создавало
его как нечто новое, в порядке индивидуально-творческой инициативы.
Содержание, следовательно, в известной мере предшествовало произведению.
Автор не выдумывал содержание своего произведения, а только развивал то,
что уже было заложено в предании.

Наиболее стабильные и одновременно наиболее эмоциональные элементы-это
символы; они относятся к форме, а не к содержанию.

Собственно семантическая сторона произведения, то есть {значение} его
элементов (первый этап понимания), принципиально доступна любому
индивидуальному сознанию. Но его ценностно-смысловой момент (в том числе и
символы) значим лишь для индивидов, связанных [369] какими-то общими
условиями жизни (см. значение слова "символ" (12)) - в конечном счете узами
братства на высоком уровне. Здесь имеет место {приобщение}, на высших
этапах-приобщение к {высшей ценности} (в пределе абсолютной).

Значение эмоционально-ценностных восклицаний в речевой жизни народов. Но
выражение эмоционально-ценностных отношений может носить не
эксплицитно-словесный характер, а, так сказать, имплицитный характер в
{интонации}. Наиболее существенные и устойчивые интонации образуют
интонационный фонд определенной социальной группы (нации, класса,
профессионального коллектива, кружка и т. п.) В известной мере можно
говорить одними интонациями, сделав словесно выраженную часть речи
относительной и заменимой, почти безразличной. Как часто мы употребляем не
нужные нам по своему значению слова или повторяем одно и то же слово или
фразу только для того, чтобы иметь материального носителя для нужной нам
интонации.

Внетекстовый интонационно-ценностный контекст может быть лишь частично
реализован при чтении (исполнении) данного текста, но в большей своей
части, особенно в своих наиболее существенных и глубинных пластах, остается
вне данного текста как диалогизующий фон его восприятия К этому в известной
степени сводится проблема {социальной} (внесловесной) обусловленности
произведения.