Скачать 187.72 Кбайт
Невыносимая легкость бытия.
Именно эта неспособность быть разочарованным и несет в себе нечто предосудительное. В представлении людей одержимость эпического бабника не знает искупления (искупления разочарованием).
Поскольку лирический бабник преследует все время один и тот же тип женщин, никто даже не замечает, что он сменяет любовниц; друзья постоянно ставят его в затруднительное положение тем, что не могут различить его подруг и все время называют их одним и тем же именем.
Эпические бабники (и к ним, конечно, относится Томаш) в своей погоне за познанием все больше отдаляются от банальной женской красоты, коей быстро пресыщаются, и неотвратимо кончают как собиратели диковин. Они знают за собой этот грех, немного стыдятся его и, дабы не смущать друзей, не показываются с любовницами на людях.
Томаш уже около двух лет работал мойщиком окон, когда однажды его пригласила к себе новая заказчица. Ее причудливость привлекла его тотчас, как только он увидел ее в открытой двери квартиры, но причудливость эта была деликатной, неброской, ограниченной рамками приятной банальности (увлеченность Томаша диковинами не имела ничего общего с увлеченностью Феллини монстрами). Женщина была чрезвычайно высокой, заметно выше его, и лицо ее с тонким и очень длинным носом было до такой степени необычным, что ее нельзя было назвать красивой (никто с этим не согласился бы!), хотя и некрасивой (во всяком случае, в глазах Томаша) она не была. В брюках и белой блузе она производила впечатление удивительного сочетания нежного мальчика, жирафа и аиста.
Женщина смотрела на него долгим, внимательным, пытливым взглядом, не лишенным и проблеска умной иронии.
– Пойдемте дальше, пан доктор, – сказала она.
Он понял, что женщина знает, кто он. Однако, не желая показывать это, он спросил: – Куда можно налить воды?
Она открыла дверь ванной. Перед ним были умывальник, ванна, унитаз; перед ванной, умывальником и унитазом лежали маленькие розовые коврики.
Женщина, похожая на жирафа и аиста, улыбалась, глаза ее щурились, и потому все, что она говорила, казалось исполненным тайного смысла или иронии.
– Ванная полностью в вашем распоряжении, пан доктор, – сказала она. – Можете в ней делать все что угодно.
– И выкупаться могу? – спросил Томаш.
– Вы любите купаться? – ответила она вопросом.
Он наполнил ведро теплой водой и вернулся в гостиную.
– Откуда прикажете начать?
– Это зависит только от вас, – пожала она плечами.
– Я мог бы посмотреть окна в остальных комнатах?
– Вы хотите познакомиться с моей квартирой? – улыбнулась она, словно мытье окон было просто его прихотью, не имевшей к ней никакого отношения.
Он вошел в соседнюю комнату. Это была спальня с одним большим окном, двумя придвинутыми вплотную кроватями и картиной, изображавшей осенний пейзаж с березами и заходящим солнцем.
Когда он вернулся, на столе стояла открытая бутылка вина и две рюмки.
– Не хотите ли взбодриться перед нелегкой работой? – спросила она.
– С удовольствием, – сказал Томаш и сел.
– Для вас, должно быть, это любопытное занятие, бывать во многих домах, – сказала она.
– Да, в этом что-то есть, – сказал Томаш.
– Везде вас ждут женщины, мужья которых на работе.
– Гораздо чаще бабушки и свекрови, – сказал Томаш.
– А вы не тоскуете по вашей настоящей работе?
– Скажите мне лучше, откуда вы знаете о моей работе?
– Ваше предприятие хвастается вами, – сказала женщина, похожая на аиста.
– Все еще? – удивился Томаш.
– Когда я туда позвонила и попросила прислать кого-нибудь вымыть окна, мне предложили вас. Сказали, что вы известный хирург, которого выгнали из больницы. Меня, конечно, это заинтересовало.
– Вы ужасно любопытная, – сказал он.
– Это заметно по мне?
– Да, по вашему взгляду.
– А как я смотрю?
– Щурите глаза. И все время задаете вопросы.
– Вы не любите отвечать?
Благодаря ей разговор с самого начала приобрел игривое очарование.
Ничто из того, что она говорила, не касалось окружающего мира, все слови. были обращены исключительно к ним одним. А поскольку главной темой разговора сразу стали он и она, не было ничего естественнее, как дополнить слова прикосновениями: Томаш, говоря о ее щурящихся глазах, не преминул погладить ее. А она принялась каждый его жест повторять своим жестом и делала это не полуосознанно, а скорее с какой-то нарочитой последовательностью, словно играла в игру «что сделаете вы мне, то и я сделаю вам». Так они сидели друг против друга, и руки одного касались тела другого.
И только когда Томаш попытался коснуться ее лона. она воспротивилась. Ему трудно было определить, насколько серьезно это сопротивление, но в любом случае прошло уже достаточно времени – через десять минут ему полагалось быть у следующего клиента.
Он встал и объяснил ей, что должен уйти. Лицо у нее горело.
– Позвольте подписать вам заказ, – сказала она. Но я же ничего не сделал, – возразил он.
Поскольку лирический бабник преследует все время один и тот же тип женщин, никто даже не замечает, что он сменяет любовниц; друзья постоянно ставят его в затруднительное положение тем, что не могут различить его подруг и все время называют их одним и тем же именем.
Эпические бабники (и к ним, конечно, относится Томаш) в своей погоне за познанием все больше отдаляются от банальной женской красоты, коей быстро пресыщаются, и неотвратимо кончают как собиратели диковин. Они знают за собой этот грех, немного стыдятся его и, дабы не смущать друзей, не показываются с любовницами на людях.
Томаш уже около двух лет работал мойщиком окон, когда однажды его пригласила к себе новая заказчица. Ее причудливость привлекла его тотчас, как только он увидел ее в открытой двери квартиры, но причудливость эта была деликатной, неброской, ограниченной рамками приятной банальности (увлеченность Томаша диковинами не имела ничего общего с увлеченностью Феллини монстрами). Женщина была чрезвычайно высокой, заметно выше его, и лицо ее с тонким и очень длинным носом было до такой степени необычным, что ее нельзя было назвать красивой (никто с этим не согласился бы!), хотя и некрасивой (во всяком случае, в глазах Томаша) она не была. В брюках и белой блузе она производила впечатление удивительного сочетания нежного мальчика, жирафа и аиста.
Женщина смотрела на него долгим, внимательным, пытливым взглядом, не лишенным и проблеска умной иронии.
– Пойдемте дальше, пан доктор, – сказала она.
Он понял, что женщина знает, кто он. Однако, не желая показывать это, он спросил: – Куда можно налить воды?
Она открыла дверь ванной. Перед ним были умывальник, ванна, унитаз; перед ванной, умывальником и унитазом лежали маленькие розовые коврики.
Женщина, похожая на жирафа и аиста, улыбалась, глаза ее щурились, и потому все, что она говорила, казалось исполненным тайного смысла или иронии.
– Ванная полностью в вашем распоряжении, пан доктор, – сказала она. – Можете в ней делать все что угодно.
– И выкупаться могу? – спросил Томаш.
– Вы любите купаться? – ответила она вопросом.
Он наполнил ведро теплой водой и вернулся в гостиную.
– Откуда прикажете начать?
– Это зависит только от вас, – пожала она плечами.
– Я мог бы посмотреть окна в остальных комнатах?
– Вы хотите познакомиться с моей квартирой? – улыбнулась она, словно мытье окон было просто его прихотью, не имевшей к ней никакого отношения.
Он вошел в соседнюю комнату. Это была спальня с одним большим окном, двумя придвинутыми вплотную кроватями и картиной, изображавшей осенний пейзаж с березами и заходящим солнцем.
Когда он вернулся, на столе стояла открытая бутылка вина и две рюмки.
– Не хотите ли взбодриться перед нелегкой работой? – спросила она.
– С удовольствием, – сказал Томаш и сел.
– Для вас, должно быть, это любопытное занятие, бывать во многих домах, – сказала она.
– Да, в этом что-то есть, – сказал Томаш.
– Везде вас ждут женщины, мужья которых на работе.
– Гораздо чаще бабушки и свекрови, – сказал Томаш.
– А вы не тоскуете по вашей настоящей работе?
– Скажите мне лучше, откуда вы знаете о моей работе?
– Ваше предприятие хвастается вами, – сказала женщина, похожая на аиста.
– Все еще? – удивился Томаш.
– Когда я туда позвонила и попросила прислать кого-нибудь вымыть окна, мне предложили вас. Сказали, что вы известный хирург, которого выгнали из больницы. Меня, конечно, это заинтересовало.
– Вы ужасно любопытная, – сказал он.
– Это заметно по мне?
– Да, по вашему взгляду.
– А как я смотрю?
– Щурите глаза. И все время задаете вопросы.
– Вы не любите отвечать?
Благодаря ей разговор с самого начала приобрел игривое очарование.
Ничто из того, что она говорила, не касалось окружающего мира, все слови. были обращены исключительно к ним одним. А поскольку главной темой разговора сразу стали он и она, не было ничего естественнее, как дополнить слова прикосновениями: Томаш, говоря о ее щурящихся глазах, не преминул погладить ее. А она принялась каждый его жест повторять своим жестом и делала это не полуосознанно, а скорее с какой-то нарочитой последовательностью, словно играла в игру «что сделаете вы мне, то и я сделаю вам». Так они сидели друг против друга, и руки одного касались тела другого.
И только когда Томаш попытался коснуться ее лона. она воспротивилась. Ему трудно было определить, насколько серьезно это сопротивление, но в любом случае прошло уже достаточно времени – через десять минут ему полагалось быть у следующего клиента.
Он встал и объяснил ей, что должен уйти. Лицо у нее горело.
– Позвольте подписать вам заказ, – сказала она. Но я же ничего не сделал, – возразил он.
|
|