Скачать 15.92 Кбайт
Общение и конвенциональность
Если мы хотим знать, что такое выигрыш, нам недостаточно определения этого понятия для каждой конкретной игры: нам нужно знание того, почему ситуации, выигрышные для конкретной игры, являются таковыми в целом. Возвращаясь к вопросу об истинности, проблему можно изложить теперь следующим образом: предположим, мы вступили в общение с человеком, говорящим на непонятном для нас языке, и у нас имеется определение истинности, сформулированное в духе Тарского; можем ли мы в таком случае судить о применимости этого определения к данному языку?
Вопрос закономерный, однако я не нахожу на него ответа в рамках конвенции, предложенной Даммитом, так как, по моему мнению, в языке нет ничего, что соответствовало бы должным образом феномену выигрыша в игре. Это весьма важно, так как, если Даммит прав, установление в языке каких-то свойств, аналогичных характеристике выигрыша в игре, означает установление решающей связи между значением, как оно определяется в теории истинности, и использованием языка в общении2.
Выигрыш в такой игре, как шахматы, предполагает следующее. Во-первых, шахматисты обычно хотят выиграть. По условиям игры они должны по крайней мере п.р.е.д.с.т.а.в.л.я.т.ь себя (represent themselves) стремящимися к выигрышу независимо от того, хотят они выиграть на самом деле или нет. Это не то же самое, что делать вид (pretend), будто вы стремитесь к победе, или пытаться убедить в этом стремлении других. Но представление себя как стремящегося к выигрышу влечет за собой, вероятно, возможность порицания шахматиста со стороны других, если будет обнаружено, что он не играет - или не стремится играть - на выигрыш.
Во-вторых, одержать победу в шахматах можно лишь в том случае, если делать ходы, оговоренные правилами этой игры. Следовательно, победа полностью определяется правилами.
Наконец, в-третьих, выигрыш в шахматах может быть - и часто является - самоцелью3. Насколько мне известно, ни один язык не имеет такого набора характеристик, а отсюда следует, что аналогия Даммита в корне ошибочна.
Является ли "высказывание истины" (в смысле намеренного высказывания предложения, которое оказывается совпадающим с истиной) подобием выигрыша? Именно в этом отношении "высказывание истины" является предметом определения для теории истинности. Тогда, поскольку условия истинности высказываний заранее известны как говорящим, так и их интерпретаторам и заранее оговорены как одно из условий общения, "изречение истины" обладает одним из свойств выигрыша в игре (пределы истинности самого этого положения мы рассмотрим ниже) . В то же время здесь отсутствуют другие свойства выигрыша, так как обычно люди, высказывающие ту или иную фразу, совсем не обязательно заботятся об ее истинности. Иногда они стремятся к этому, но чаще всего - нет.
Далее, чтобы играть в игру под названием "речь", людям не нужно представлять себя намеревающимися или желающими говорить истины. Не существует общего допущения относительно того, что высказывающий декларативное предложение одновременно хочет или намеревается высказать истину. Нет допущения и относительно того, что в случае истинности высказывания эта истинность была намеренной.
Наконец, "высказывание истины" - в смысле произнесения предложения, отвечающего критерию истинности, - никогда не является самоцелью.
В отличие от "высказывания истины" более вероятным лингвистическим аналогом выигрыша является утверждение. Человек, утверждающий нечто, представляет себя убежденным в правоте своих слов, причем, возможно, справедливо убежденным. А так как мы стремимся к совпадению наших убеждений с истиной, можно согласиться с Даммитом в том, что высказывающий утверждение представляет одновременно свое намерение высказывать истину (именно таким образом я интерпретирую замечание Даммита о том, что говорящий "понимается" как намеревающийся высказать предложение, содержащее истину).
Как в игре, так и здесь "представление себя" может вводить и не вводить в заблуждение, ведь лжец тоже что-то утверждает. Говорящий может иметь (а может и не иметь) намерение уверить своего собеседника в том, что он сам верит в высказываемое им утверждение. Следовательно, в отличие от "высказывания истины" утверждение чего-либо напоминает участие в игре в том отношении, что налицо общее согласие о целевом характере двух последних видов деятельности. В то же время в других аспектах утверждение не аналогично достижению победы, так как процесс и условия утверждения не регулируются ни общими правилами, ни конвенциями.
Чтобы понятие утверждения могло служить конвенциональной связкой между целью и истинностью, должны быть соблюдены два условия: во-первых, утверждения должны подпадать под действие принципа конвенциональности и, во-вторых, долго существовать общее согласие относительно характера связи между утверждениями и тем, что считается истинным. По моему мнению, ни то, ни другое условие в действительности не выдерживается.
В существовании конвенций, регулирующих утверждения, уверены многие философы.
Вопрос закономерный, однако я не нахожу на него ответа в рамках конвенции, предложенной Даммитом, так как, по моему мнению, в языке нет ничего, что соответствовало бы должным образом феномену выигрыша в игре. Это весьма важно, так как, если Даммит прав, установление в языке каких-то свойств, аналогичных характеристике выигрыша в игре, означает установление решающей связи между значением, как оно определяется в теории истинности, и использованием языка в общении2.
Выигрыш в такой игре, как шахматы, предполагает следующее. Во-первых, шахматисты обычно хотят выиграть. По условиям игры они должны по крайней мере п.р.е.д.с.т.а.в.л.я.т.ь себя (represent themselves) стремящимися к выигрышу независимо от того, хотят они выиграть на самом деле или нет. Это не то же самое, что делать вид (pretend), будто вы стремитесь к победе, или пытаться убедить в этом стремлении других. Но представление себя как стремящегося к выигрышу влечет за собой, вероятно, возможность порицания шахматиста со стороны других, если будет обнаружено, что он не играет - или не стремится играть - на выигрыш.
Во-вторых, одержать победу в шахматах можно лишь в том случае, если делать ходы, оговоренные правилами этой игры. Следовательно, победа полностью определяется правилами.
Наконец, в-третьих, выигрыш в шахматах может быть - и часто является - самоцелью3. Насколько мне известно, ни один язык не имеет такого набора характеристик, а отсюда следует, что аналогия Даммита в корне ошибочна.
Является ли "высказывание истины" (в смысле намеренного высказывания предложения, которое оказывается совпадающим с истиной) подобием выигрыша? Именно в этом отношении "высказывание истины" является предметом определения для теории истинности. Тогда, поскольку условия истинности высказываний заранее известны как говорящим, так и их интерпретаторам и заранее оговорены как одно из условий общения, "изречение истины" обладает одним из свойств выигрыша в игре (пределы истинности самого этого положения мы рассмотрим ниже) . В то же время здесь отсутствуют другие свойства выигрыша, так как обычно люди, высказывающие ту или иную фразу, совсем не обязательно заботятся об ее истинности. Иногда они стремятся к этому, но чаще всего - нет.
Далее, чтобы играть в игру под названием "речь", людям не нужно представлять себя намеревающимися или желающими говорить истины. Не существует общего допущения относительно того, что высказывающий декларативное предложение одновременно хочет или намеревается высказать истину. Нет допущения и относительно того, что в случае истинности высказывания эта истинность была намеренной.
Наконец, "высказывание истины" - в смысле произнесения предложения, отвечающего критерию истинности, - никогда не является самоцелью.
В отличие от "высказывания истины" более вероятным лингвистическим аналогом выигрыша является утверждение. Человек, утверждающий нечто, представляет себя убежденным в правоте своих слов, причем, возможно, справедливо убежденным. А так как мы стремимся к совпадению наших убеждений с истиной, можно согласиться с Даммитом в том, что высказывающий утверждение представляет одновременно свое намерение высказывать истину (именно таким образом я интерпретирую замечание Даммита о том, что говорящий "понимается" как намеревающийся высказать предложение, содержащее истину).
Как в игре, так и здесь "представление себя" может вводить и не вводить в заблуждение, ведь лжец тоже что-то утверждает. Говорящий может иметь (а может и не иметь) намерение уверить своего собеседника в том, что он сам верит в высказываемое им утверждение. Следовательно, в отличие от "высказывания истины" утверждение чего-либо напоминает участие в игре в том отношении, что налицо общее согласие о целевом характере двух последних видов деятельности. В то же время в других аспектах утверждение не аналогично достижению победы, так как процесс и условия утверждения не регулируются ни общими правилами, ни конвенциями.
Чтобы понятие утверждения могло служить конвенциональной связкой между целью и истинностью, должны быть соблюдены два условия: во-первых, утверждения должны подпадать под действие принципа конвенциональности и, во-вторых, долго существовать общее согласие относительно характера связи между утверждениями и тем, что считается истинным. По моему мнению, ни то, ни другое условие в действительности не выдерживается.
В существовании конвенций, регулирующих утверждения, уверены многие философы.
|
|