Скачать 63.7 Кбайт
Прогулка скептика, или аллеи вступление.
Но я всего лишь историк и скажу только, что луна была в зените, на небе не было ни облачка и звезды ярко сияли. Я случайно оказался подле Атеоса, и мы вначале шли молча, но можно ли долго путешествовать вдвоем, не проронив ни слова? Я заговорил первый, обратившись к своему спутнику:
— Вы видите сияние этих светил, однообразный ход одних, постоянную неподвижность других, их взаимные влияния, которыми они помогают друг другу, их полезность для нашей планеты? Без этих светильников что сталось бы с нами? Какая благодетельная рука зажгла их на небе и поддерживает их свет? Мы пользуемся им, и неужели мы будем так неблагодарны, что припишем их появление случайности? Неужели их существование и изумительный порядок не приведут нас к открытию их
творца?
33. — Все это не приведет ни к чему, дорогой мои,— ответил тот.— Вы смотрите на эту иллюминацию глазами какого-то энтузиаста. Ваше взвинченное воображение превращает ее в чудное создание искусства, за которое вы восхваляете какое-то существо и не думавшее обо всем этом. Это наивность провинциала, только что попавшего в столицу и полагающего, что Сервандони изобразил сады Армиды или построил дворец Солнца специально для него. Перед нами неизвестная машина, наблюдения над которой обнаруживают правильность ее движений, по мнению одних, и хаотический беспорядок, по убеждению других; невежды, рассмотрев одно колесо и ознакомившись с несколькими его зубцами, строят догадки о том, как оно сцепляется с сотней тысяч других колес, совершенно им неизвестных, и в заключение называют с видом знатоков имя создателя машины.
— Продолжим это сравнение,— ответил я,— неужели регулирующий маятник или часы с репетицией не обнаруживают ум мастера, который их создал? Неужели вы решитесь утверждать, что они порождены случаем?
34. — Постойте,—сказал мой спутник,—это далеко не одно и то же. Вы сравниваете конечную вещь, происхождение и создатель которой известны, кто и как ее сделал, с бесконечным соединением, возникновение, настоящее состояние и конец которого вам неизвестны и о создателе которого вы можете только строить догадки.
35. — Не все ли равно,— возразил я,— когда оно возникло и кем было создано? Разве я не вижу, каково оно? И не свидетельствует ли его устройство о том, что у него есть создатель?
36. — Нет! — ответил Атеос.— Вы вовсе не видите, каково оно. Кто вам сказал, что порядок, который так восхищает вас здесь, не нарушается ни в каком другом месте? Какое право имеете вы заключать от одной точки пространства ко всему бесконечному пространству? Вот груда мусора и щебня, беспорядочно набросанная кем-то; однако черви и муравьи находят для себя в этой груде весьма удобные жилища. Что подумали бы вы об этих насекомых, если бы они, рассуждая по-вашему, стали восторгаться умом садовника, который так искусно расположил для них эти материалы?
37. — Вы в этом ничего не понимаете, господа,— заявил вдруг Алкмеон, перебивая нас.— Мой собрат Орибаз докажет вам, что великое лучезарное светило, которое не замедлит появиться на небе, есть око нашего государя, а вот эти сияющие точки — алмазы в его короне или пуговицы его одежды, которая сегодня вечером темно-синего цвета. Вы спорите о его облачении; но, может быть, завтра он переменит его; может быть, его око наполнится влагой, а его платье, такое блистающее сегодня, станет тусклым и мутным; по какому признаку узнаете вы его тогда? Ах, ищите его лучше в самих себе. Вы составляете часть его существа: он в вас и вы в нем. Его субстанция единственна, необъятна, всеобъемлюща; она одна существует; все остальное лишь ее модусы.
38. — В таком случае,— сказал Филоксен,— ваш государь — странное существо; он плачет и смеется, спит и бодрствует, ходит и не двигается с места, счастлив и несчастен, печален и весел, бесстрастен и испытывает страдания; он находится одновременно в самых несовместимых состояниях. Он в одном лице и честный человек, и мошенник; он мудр и безумен, воздержан и распущен, кроток и жесток; он соединяет в себе все пороки со всеми добродетелями; я просто не могу понять, как вы примиряете все эти противоречия.
Дамис и Нерестор взяли сторону Филоксена против Алкмеона; и, говоря по очереди, они сначала привели тысячу доводов против Алкмеона, потом обрушились на Филоксена, наконец вернулись к разговору, который я завязал с Атеосом, и в заключение сказали нам задумчивым тоном: “Vedremo”.
39. Между тем ночь уступала место дню, и в лучах восходящего солнца мы увидали широкую реку, изгибы которой, казалось, пересекали нам путь. Ее воды были прозрачны, но глубоки и быстры, и никто из нас сперва не решался попытаться перейти через нее. Мы отрядили Филоксена и Дифила узнать, не становится ли река где-нибудь дальше более мелководной и нет ли где брода, а сами расположились недалеко от берега на лужайке под тенью ив и тополей. Перед нами тянулась цепь гор, очень крутых и поросших елями.
— Не благодарите ли вы мысленно вашего государя,— иронически спросил меня Атеос,— з
— Вы видите сияние этих светил, однообразный ход одних, постоянную неподвижность других, их взаимные влияния, которыми они помогают друг другу, их полезность для нашей планеты? Без этих светильников что сталось бы с нами? Какая благодетельная рука зажгла их на небе и поддерживает их свет? Мы пользуемся им, и неужели мы будем так неблагодарны, что припишем их появление случайности? Неужели их существование и изумительный порядок не приведут нас к открытию их
творца?
33. — Все это не приведет ни к чему, дорогой мои,— ответил тот.— Вы смотрите на эту иллюминацию глазами какого-то энтузиаста. Ваше взвинченное воображение превращает ее в чудное создание искусства, за которое вы восхваляете какое-то существо и не думавшее обо всем этом. Это наивность провинциала, только что попавшего в столицу и полагающего, что Сервандони изобразил сады Армиды или построил дворец Солнца специально для него. Перед нами неизвестная машина, наблюдения над которой обнаруживают правильность ее движений, по мнению одних, и хаотический беспорядок, по убеждению других; невежды, рассмотрев одно колесо и ознакомившись с несколькими его зубцами, строят догадки о том, как оно сцепляется с сотней тысяч других колес, совершенно им неизвестных, и в заключение называют с видом знатоков имя создателя машины.
— Продолжим это сравнение,— ответил я,— неужели регулирующий маятник или часы с репетицией не обнаруживают ум мастера, который их создал? Неужели вы решитесь утверждать, что они порождены случаем?
34. — Постойте,—сказал мой спутник,—это далеко не одно и то же. Вы сравниваете конечную вещь, происхождение и создатель которой известны, кто и как ее сделал, с бесконечным соединением, возникновение, настоящее состояние и конец которого вам неизвестны и о создателе которого вы можете только строить догадки.
35. — Не все ли равно,— возразил я,— когда оно возникло и кем было создано? Разве я не вижу, каково оно? И не свидетельствует ли его устройство о том, что у него есть создатель?
36. — Нет! — ответил Атеос.— Вы вовсе не видите, каково оно. Кто вам сказал, что порядок, который так восхищает вас здесь, не нарушается ни в каком другом месте? Какое право имеете вы заключать от одной точки пространства ко всему бесконечному пространству? Вот груда мусора и щебня, беспорядочно набросанная кем-то; однако черви и муравьи находят для себя в этой груде весьма удобные жилища. Что подумали бы вы об этих насекомых, если бы они, рассуждая по-вашему, стали восторгаться умом садовника, который так искусно расположил для них эти материалы?
37. — Вы в этом ничего не понимаете, господа,— заявил вдруг Алкмеон, перебивая нас.— Мой собрат Орибаз докажет вам, что великое лучезарное светило, которое не замедлит появиться на небе, есть око нашего государя, а вот эти сияющие точки — алмазы в его короне или пуговицы его одежды, которая сегодня вечером темно-синего цвета. Вы спорите о его облачении; но, может быть, завтра он переменит его; может быть, его око наполнится влагой, а его платье, такое блистающее сегодня, станет тусклым и мутным; по какому признаку узнаете вы его тогда? Ах, ищите его лучше в самих себе. Вы составляете часть его существа: он в вас и вы в нем. Его субстанция единственна, необъятна, всеобъемлюща; она одна существует; все остальное лишь ее модусы.
38. — В таком случае,— сказал Филоксен,— ваш государь — странное существо; он плачет и смеется, спит и бодрствует, ходит и не двигается с места, счастлив и несчастен, печален и весел, бесстрастен и испытывает страдания; он находится одновременно в самых несовместимых состояниях. Он в одном лице и честный человек, и мошенник; он мудр и безумен, воздержан и распущен, кроток и жесток; он соединяет в себе все пороки со всеми добродетелями; я просто не могу понять, как вы примиряете все эти противоречия.
Дамис и Нерестор взяли сторону Филоксена против Алкмеона; и, говоря по очереди, они сначала привели тысячу доводов против Алкмеона, потом обрушились на Филоксена, наконец вернулись к разговору, который я завязал с Атеосом, и в заключение сказали нам задумчивым тоном: “Vedremo”.
39. Между тем ночь уступала место дню, и в лучах восходящего солнца мы увидали широкую реку, изгибы которой, казалось, пересекали нам путь. Ее воды были прозрачны, но глубоки и быстры, и никто из нас сперва не решался попытаться перейти через нее. Мы отрядили Филоксена и Дифила узнать, не становится ли река где-нибудь дальше более мелководной и нет ли где брода, а сами расположились недалеко от берега на лужайке под тенью ив и тополей. Перед нами тянулась цепь гор, очень крутых и поросших елями.
— Не благодарите ли вы мысленно вашего государя,— иронически спросил меня Атеос,— з
|
|