Если существо абсолютно дурно, то оно является таковым относительно общей системы, и эта система несовершенна. Но если зло частной системы способствует благополучию другой системы, если это мнимое зло способствует общему благу, как это происходит при выживании одного вида за счет гибели другого, при расцвете одного существа благодаря разложению другого, при растворении одного вихря в другом, то это частное зло не является злом абсолютным, так же как болезненное прорезывание зуба не является реальным злом в системе, которую это кажущееся препятствие доводит до совершенства.

Итак, мы остерегаемся утверждать, что существо абсолютно дурно, если только мы не в состоянии доказать, что оно не является добрым ни в какой системе. Во вселенной все связано. Эта истина была первым шагом философии, и шагом гигантским. Все открытия современной философии сходятся на подобном утверждении. Все создатели систем, не исключая Эпикура, имели в виду это высказывание, когда утверждали, что мир — машина, создание которой они должны объяснить, раскрыв ее тайные движущие силы. Чем больше всматриваешься в природу, тем больше согласия в ней видишь. Для успешного доказательства нам не хватает лишь разума и опытов, соответствующих разнообразию частей и величию целого. Но если целое огромно, если количество частей бесконечно, должны ли мы удивляться тому, что это согласие иногда от нас ускользает? Какие у нас основания заключать из этого, что такого согласия не существует? Я не понимаю, каким образом явление, роковое для одного вида, благодаря всеобщему порядку вещей является благоприятным для другого вида. Следовательно, всеобщий порядок есть химера. Таковы рассуждения тех, кто обрушивается на природу. А вот ответ и рассуждения тех, кто ее защищает: я в состоянии доказать, что то, что в тысяче случаев причиняет зло системе, оборачивается к выгоде другой системы благодаря чудесному всеобщему порядку. Значит, если другие сходные явления не представляются мне столь же очевидными, это свидетельствует не о нарушении порядка, а о недостаточности моих познаний. Тогда всеобщий порядок вещей реален и совершенен. Нетрудно выбрать между рассудочным высокомерием первых и невежественной смелостью их противников.

К чему приходят манихеи с их мнимой противоположностью начал? К чему приводят упреки атеистов, обращенные к природе? Послушав их разглагольствования, можно подумать, что они посвящены во все ее замыслы, что они безупречно знают все ее творения и что они были бы в состоянии стать к рулю и управлять вместо нее. Они не хотят замечать, что по отношению ко вселенной они находятся в еще менее выгодном положении, чем мексиканец, который, не зная ни судоходства, ни свойств моря и ветров, проснулся бы на корабле посреди океана при полном штиле. О чем бы он подумал, глядя на тяжеловесную машину, остановившуюся на неустойчивой материи? И что бы подумали о нем, если бы ему вздумалось рассуждать о чрезмерном весе, о якорях, парусах, мачтах, трапах, реях и других снастях неизвестного ему предназначения? Не полезнее ли было бы для него, пока он не приобрел добавочных сведений (все равно ведь он никогда не будет достаточно сведущ в этом вопросе), судить по небольшому количеству доступных ему частей о мастере и о целом?

Если в природе обнаруживают вид, являющийся помехой для всех других видов, этот дурной по отношению к общей системе вид оказывается дурным и по отношению к самому себе. Так же происходит в каждом животном виде. Например, если какой-нибудь индивидуум, принадлежащий к человеческому роду, обнаруживает вредный для всех его ближних характер, он заслуживает названия дурного в своем роде.

Я говорю вредный характер, ибо дурной человек отнюдь не тот, тело которого покрыто язвами, и не тот, который под действием сильной горячки бросается на окружающих и пытается ударить всякого, кто осмеливается к нему подойти. По той же причине я ни за что не назову порядочным человека, который ни на кого не нападает, так как крепко связан по рукам и ногам, или — что равнозначно — того, кто отступается от своих дурных замыслов только из страха перед наказанием или в надежде на вознаграждение.

Все, что разумное существо делает не под влиянием порыва, не является ни дурным, ни добрым. Человек является добрым (bon) или злым (mechant) только в том случае, если выгода или невыгода в его системе является непосредственным предметом вдохновляющей его страсти.

Так как только определенная склонность делает существо злым или добрым, соответствующим или противоречащим его природе, мы сейчас исследуем, каковы естественные и добрые его склонности и каковы склонности, противоречащие его природе и дурные.

РАЗДЕЛ 2.

Заметьте для начала, что всякий аффект (affection), предметом которого является воображаемое благо, но который стал чрезмерным и ослабляющим аффекты, приводящие нас к реальному благу, порочен сам по себе и дурен по отношению к личному интересу и счастью существа.

Если бы можно было предположить, что какая-нибудь из этих склонностей (penchants), влекущих существо к осуществлению его личных интересов, сама по себе (dans son energie legitime) несовместима с общим благом, то такая склонность была бы порочной.