Скачать 126.16 Кбайт
Деконструкция (Differаnсе)
Наука о письменности в том ее толковании, которое предлагает деконструкция, не имеет, по Деррида, шансов на существование = точно так же, как не могут существовать науки о происхождении присутствия или не-присутствия. Невозможность грамматологии обосновывается здесь как бы на новом витке анализа, с использованием уже чисто деконструктивистской стратегии и терминологии.
Таким образом, то, к чему приходит Деррида в результате своего размышления о возможности грамматологии как новой концептуальной конструкции (философской или научной, или того и другого, или ни того, ни другого, если иметь в виду философию как метафизику присутствия и
18
рационалистическую науку) относительно нового толкования письменности, представляет собой как бы множество парадоксов, обнаруженных им на разных уровнях анализа и сформулированных в различных исследовательских парадигмах. Все эти парадоксы, в общем, и вынуждают принять это странное название грамматологического текста Деррида = ¦Нечто, относящееся (относимое) к грамматологии¦, ¦Нечто, считающееся грамматологией¦. Более того, та полная свобода интерпретации, которая предоставляется переводом и толкованием безличной именной конструкции ¦Dе la grammatologie¦, вызывает соблазн, появляющийся в ходе анализа самого текста, перевести его название как ¦Ничто, относящееся (относимое) к грамматологии¦. Однако этот соблазн, как и приманку differance, о которой так любит говорить Деррида, все же следует преодолеть и попытаться проанализировать то нечто, очень значительное, нечто, шокировавшее западную философию, что представляет собой деконструктивистская концепция письменности.
* * *
Соблазн интерпретировать грамматологию как ¦ничт удивительным образом подсказывается не только деконструктивистскнм анализом, но и самой историей письменности в западной культуре, точнее, тем подходом, который сформировался здесь еще в античности. Пренебрежительное отношение Аристотеля к письменности, о чем уже шла речь, не было чем-то новым для греческой философии: достаточно известна та неприязнь и недоверие, которое, испытывал к письменности Платон. Что касается Сократа, то он предпочитал не писать вовсе (Деррида берет в качестве эпиграфа к одному из параграфов ¦Грамматологии¦ известную цитату Ницше: ¦Сократ, тот, который не писал¦29. В христианской, равно как и в платонической традиции, письмо также ставилось на второе место - вслед за речью Бога. Истинное слово Бога - его первое слово, слово сказанное: скрижали писались вслед за проповедями. В этих и множестве других интерпретаций письменность не выходит за пределы, положенные еще Платоном - служебного компонента языка, который позволяет фиксировать смыслы и значения устной речи и выступает в качестве вспомогательной техники запо-
19
минання (hypomnesis)30. При таком толковании письменность лишается самостоятельного, выходящего за пределы устного слова, значения для языка: ее взаимоотношения с языком не несут в себе ничего нового и, как таковые, обращают ее в нечто чрезвычайно несущественное для языка и культуры.
История философии зафиксировала и такое отношение к письменности, когда, будучи по-прежнему поставленной вслед за речью, она становилась маркером степени деградации культуры относительно природы. Философская концепция Руссо, в которой письменности отводилась именно такая роль, характеризовалась уже не просто безразличным отношением к письменности, но активным стремлением сделать ее ответственной за многие проблемы культуры и языка. Руссо рассматривал письменность, как болезнь языка, тогда как речь, чистый звук выступали для него олицетворением природы в языке и, как таковые, бесспорно превосходили письменность. Однако отношение Руссо к письменности, по Деррида, не было столь однозначным: Руссо-писатель и Руссо-философ вступали в явный конфликт. Разрушая престиж письменности, Руссо до некоторой степени его же и восстанавливает, считая, что письменность способна дополнить речь. Первая часть этой оценки диктуется теорией языка Руссо, вторая = его писательским опытом. В ¦Исповеди¦ Жан-Жак объясняет свое обращение к письму, как попытку реставрации того присутствия, которое оказалось утраченным в речи.
Для характеристики отношения Руссо к письменности, как считает Деррида, как нельзя лучше подходит понятие ¦дополнение¦, ¦supplement¦, причем в обоих его значениях = как дополнение чего-либо (в данном случае = присутствия в речи путем его фиксации) и замещение чего-либо (того же присутствия, ибо письменный знак замещает отсутствующее в данный момент присутствие). Комплнментарность и компенсаторность являются двумя неразрывно связанными характеристиками супплиментарности. В ¦Исповеди¦ Руссо говорит о супплиментарности письменности, причем указывает на опасный характер такой дополнительности по отношению к языку (ибо письменность замещает и изменяет присутствие, речи). Понятие супплиментарности
Таким образом, то, к чему приходит Деррида в результате своего размышления о возможности грамматологии как новой концептуальной конструкции (философской или научной, или того и другого, или ни того, ни другого, если иметь в виду философию как метафизику присутствия и
18
рационалистическую науку) относительно нового толкования письменности, представляет собой как бы множество парадоксов, обнаруженных им на разных уровнях анализа и сформулированных в различных исследовательских парадигмах. Все эти парадоксы, в общем, и вынуждают принять это странное название грамматологического текста Деррида = ¦Нечто, относящееся (относимое) к грамматологии¦, ¦Нечто, считающееся грамматологией¦. Более того, та полная свобода интерпретации, которая предоставляется переводом и толкованием безличной именной конструкции ¦Dе la grammatologie¦, вызывает соблазн, появляющийся в ходе анализа самого текста, перевести его название как ¦Ничто, относящееся (относимое) к грамматологии¦. Однако этот соблазн, как и приманку differance, о которой так любит говорить Деррида, все же следует преодолеть и попытаться проанализировать то нечто, очень значительное, нечто, шокировавшее западную философию, что представляет собой деконструктивистская концепция письменности.
* * *
Соблазн интерпретировать грамматологию как ¦ничт удивительным образом подсказывается не только деконструктивистскнм анализом, но и самой историей письменности в западной культуре, точнее, тем подходом, который сформировался здесь еще в античности. Пренебрежительное отношение Аристотеля к письменности, о чем уже шла речь, не было чем-то новым для греческой философии: достаточно известна та неприязнь и недоверие, которое, испытывал к письменности Платон. Что касается Сократа, то он предпочитал не писать вовсе (Деррида берет в качестве эпиграфа к одному из параграфов ¦Грамматологии¦ известную цитату Ницше: ¦Сократ, тот, который не писал¦29. В христианской, равно как и в платонической традиции, письмо также ставилось на второе место - вслед за речью Бога. Истинное слово Бога - его первое слово, слово сказанное: скрижали писались вслед за проповедями. В этих и множестве других интерпретаций письменность не выходит за пределы, положенные еще Платоном - служебного компонента языка, который позволяет фиксировать смыслы и значения устной речи и выступает в качестве вспомогательной техники запо-
19
минання (hypomnesis)30. При таком толковании письменность лишается самостоятельного, выходящего за пределы устного слова, значения для языка: ее взаимоотношения с языком не несут в себе ничего нового и, как таковые, обращают ее в нечто чрезвычайно несущественное для языка и культуры.
История философии зафиксировала и такое отношение к письменности, когда, будучи по-прежнему поставленной вслед за речью, она становилась маркером степени деградации культуры относительно природы. Философская концепция Руссо, в которой письменности отводилась именно такая роль, характеризовалась уже не просто безразличным отношением к письменности, но активным стремлением сделать ее ответственной за многие проблемы культуры и языка. Руссо рассматривал письменность, как болезнь языка, тогда как речь, чистый звук выступали для него олицетворением природы в языке и, как таковые, бесспорно превосходили письменность. Однако отношение Руссо к письменности, по Деррида, не было столь однозначным: Руссо-писатель и Руссо-философ вступали в явный конфликт. Разрушая престиж письменности, Руссо до некоторой степени его же и восстанавливает, считая, что письменность способна дополнить речь. Первая часть этой оценки диктуется теорией языка Руссо, вторая = его писательским опытом. В ¦Исповеди¦ Жан-Жак объясняет свое обращение к письму, как попытку реставрации того присутствия, которое оказалось утраченным в речи.
Для характеристики отношения Руссо к письменности, как считает Деррида, как нельзя лучше подходит понятие ¦дополнение¦, ¦supplement¦, причем в обоих его значениях = как дополнение чего-либо (в данном случае = присутствия в речи путем его фиксации) и замещение чего-либо (того же присутствия, ибо письменный знак замещает отсутствующее в данный момент присутствие). Комплнментарность и компенсаторность являются двумя неразрывно связанными характеристиками супплиментарности. В ¦Исповеди¦ Руссо говорит о супплиментарности письменности, причем указывает на опасный характер такой дополнительности по отношению к языку (ибо письменность замещает и изменяет присутствие, речи). Понятие супплиментарности
|
|