¦Мы упразднили истинный мир, = какой же мир остался? Быть может, кажущийся?... Но нет! Вместе с истинным миром мы упразднили также и кажущийся!¦28 (курсив Ницше. = Е.Г.) Что же, все-таки, осталось и осталось ли? Что начинается после конца Разума/мира/света? Ответ Ницше известен: ¦incipit zaratustra (начинается заратустра) (выделено Ницше. = .Е.Г.)¦29. Общеизвестна и та значимость, которую имел для творчества Ницше образ Заратустры: с этим образом, отмечает Ницше в письме к Ф.Овербеку от 6 декабря 1883 г., ¦я открыл мой ¦Новый свет¦, о котором еще не знал никто...¦30. Однако открытие этого Нового мира сопряжено с освобождением от мира старого, независимо от того, как понимается этот мир = как мир истинный или как мир кажущийся. Процедура освобождения представляется Ницше-Заратустре достаточно радикальной = как вспышка света, ослепляющая смотрящего, как огонь, пожирающий то, на что был направлен его взгляд. Метафора огня имеет у Ницше важную смысловую нагрузку: при помощи этой

58

метафоры, как показывает Деррида, возможна дистинкция между двумя типами людей, один из которых представляет собой обычного человека, другой - превосходящего человека, Заратустру. ¦Первый оставляется на свое страдание. Последний, = а он не является последним человеком = встает и покидает сцену, не оборачиваясь на то, что он оставляет за своей спиной. Он сжигает свой текст и стирает свои следы¦31. Заратустра, ¦человек сжигающий¦, ¦человек-пламя¦, превосходит человека толпы этой своей способностью к горению.

Метафора огня становится постоянной у Ницше-Заратустры, который хотел бы ¦гореть малым огнем на высоких мачтах; хотя малым огнем, но большим утешением для севших на мель корабельщиков и потерпевших кораблекрушение!¦32 Ассоциацию огня вызывают у Заратустры и те люди, которым несет он новые свои скрижали: ¦И скоро будут они стоять, подобно сухой степной траве... томимые скорее жаждой огня (курсив Ницше. = Е.Г.), чем воды. О благословенный час молнии! О тайна перед полуднем! --в блуждающие огни некогда я превращу их в правозвестников огненными языками: он приближается, он близок, великий полдень!¦33 И в этих же людях сомневается Ницше-Заратустра и потому хочет воспламенить их: ¦Для этих людей сегодняшнего дня не хочу я быть светом (курсив Ницше. = Е.Г.), ни называться им. Их - хочу я ослепить: молния мудрости моей! выжги им глаза!¦34

Что является источником огня? Этим вопросом Деррида задается в другом своем тексте = ¦О разуме¦: ¦Является ли разум тем, что поджигает? Да, ибо духовность, разум есть огонь, пламя, горение, сожжение, бушующий пожар... точнее будет сказать, что разум есть одновременно то, что поджигает, и то, что сгорает само: это - одновременность в одном, что можно перевести как ¦разум-в-огне¦ (¦der Geist ist Flamme¦)35. Следующий, закономерно возникающий вопрос: ¦Что сгорает здесь?¦ Ответ Деррида: ¦То, что сгорает, есть Бытие-вовне-себя (das Ausser-sicli), Бытие, которое, сгорая, освещает и излучает сияние; огонь горящего Бытия (так же или тем не менее) может пожирать и потреблять все, пожирать бесконечно и без всякого исключения, сжигая даже белые кости останков (in das Weisse der Asche verse -hren kann)¦36. Еще один вопрос: ¦Где бушует пожар?¦ получает не менее исчерпывающий ответ Деррида: ¦Огонь разума полыхает в вереске нашего языка¦37.

59

Здесь может возникнуть вопрос, обращенный на этот раз к интерпретатору: почему на вопросы, поставленные Ницше (или в контексте Ницше), даются ответы не самого Ницше, а Деррида? Это недоумение возрастает еще более, если заметить, что вышеприведенные мысли-ответы Деррида предлагаются им по поводу вовсе не Ницше, а Хайдеггера. Может быть, ситуация немного прояснится с еще одной цитатой Деррида: ¦Тот способ, которым существует горящий, поджигающий и сгорающий разум, есть, по сути, механизм функционирования письменности. Огонь письменности. Это не случайно. Огонь не приходит после, огонь пишет, пишет самого себя, прямо в процессе сгорания¦38. Выход на исходную для ранней деконструкции позицию письменности, который происходит в данном высказывании Деррида, имеет своим основанием метафору огня-письменности, как будто уравнивающую позиции Ницше и Хайдеггера, причем не только между собой, но и с деконструкцией. Это, конечно, не совеем так (точнее, вовсе не так), но само совпадение метафорической основы достаточно показательно и дает основания для сопоставления текстов указанных авторов. Оно свидетельствует, что те культурные феномены, которые стали объектом анализа деконструкции, уже довольно давно (а, может быть, и всегда) попадали в поле зрения философской рефлексии (причем в самых различных ее вариантах) и находили сходные интерпретации отнюдь не из-за близости философских ориентаций, а потому, что сами эти феномены оказывались достаточно могущественными для того, чтобы диктовать свою волю, определяя совпадение толкований вплоть до метафор.

В небольшом отрывке ¦О чтении и письме¦ Ницше-Заратустра говорит¦: Из всего написанного я люблю только то, что пишется кровью.