Большую роль играли при этом и границы колоний – в Африке именно они определяли очертания вновь возникавших государств. В странах зависимых и тем более слабо зависимых, независимых государства вообще не возникали заново. Однако и они, как правило, изменяли свой характер, и в частности форму правления. Среди этих форм в XX в. на Востоке стали преобладать республиканские, до того там вовсе неизвестные. Что же касается тех политических лидеров, которые оказывались во главе новых государств, особенно республик, то среди них практически абсолютно преобладали те, кто был воспитан в русле европейской политической культуры и чаще всего получил образование в какой-либо из стран Европы либо в учебном заведении европейского типа. И это тоже был закономерный результат вполне определенной и целенаправленной политики.

Если вести речь о колониях, проводниками такой политики были колониальные державы в лице их администрации в этих колониях. Англичане, французы, голландцы, португальцы, испанцы, бельгийцы не только не препятствовали, но всячески содействовали процессу формирования в своих колониях влиятельного слоя европейски образованных и соответствующим образом подготовленных людей, преимущественно из числа выходцев из местных правящих кругов, высших слоев. Именно из их числа колониальная администрация подбирала себе надежных помощников, проводников ее политики. Что касается стран зависимых, то там тоже складывалась влиятельная элита ориентировавшихся на европейские ценности людей, в основном из числа высокопоставленных слоев общества. Там тоже создавались учебные заведения европейского типа, готовившие кадры будущих управителей, технической и иной интеллигенции.

Эта большая подготовительная работа, ведшаяся на протяжении многих десятилетий, а кое-где и века-полутора, не могла не дать результатов. К моменту деколонизации проблема кадров, способных возглавить новые самостоятельные государства и повести их по европейскому пути, в основном уже не стояла. Возникал лишь вопрос о выработке политики, об организации управления, характере власти, формах социально-политического устройства, наконец, о выборе пути развития. Все эти вопросы были новыми для традиционного Востока, прежде не имевшего никаких представлений о подобных проблемах. Выход их на передний план – это и есть в определенном смысле наследие колониализма, т.е. то новое, что проявило себя под его воздействием и способствовало преодолению консервативной традиции.

Важным моментом, вначале характерным едва ли не для всех государств Востока после деколонизации либо обретения политической независимости, стало ограничение характерного для традиционной структуры всесилия власти, типичной для недавнего прошлого абсолютной безнаказанности, произвола администрации на местах. Конечно, не следует преувеличивать. Многое осталось от прошлого, а со временем кое-где и окрепло, освоило новые формы существования, адаптировалось к переменам. Речь идет о коррупции и непотизме, бюрократизме и волоките, семейно-клановых и патронажно-клиентных связях, опоре на земляков-соплеменников в ущерб всем остальным, да и о многом другом, аналогичном уже сказанному. Тем не менее степень всесилия власти и произвола на местах была все же иной, не той, что прежде, – даже в тех нередких случаях, когда молодые республики с их демократическими институтами и процедурами замещались военными диктатурами.

Важным элементом политической культуры, чаще всего сознательно насаждавшимся колонизаторами либо естественно воспринимавшимся от Европы странами, зависевшими от колониализма, стала практика многопартийной борьбы, политического плюрализма. На традиционном Востоке нечто в этом роде всегда существовало, но там это проявляло себя в форме скрытных закулисных либо дворцовых интриг и переворотов и разве что изредка принимало облик сколько-нибудь организованной оппозиции, как то было во времена династии Мин в Китае или в Корее. В эпоху колониализма, особенно в последний ее период, все изменилось: государства Востока не только познакомились с идеей многопартийности и открытой политической борьбы, включая парламентские выборы, свободную прессу и гласность, да и многие прочие демократические свободы, но и по меньшей мере с XX в., а кое-где и раньше научились активно всем этим пользоваться. Это не значит, что все эти институты, права, свободы и принципы европейской политической культуры заработали на Востоке в полную силу: ведь традиция здесь еще достаточно сильна, включая и традицию сильной центральной власти. Но даже в тех нередких случаях, когда в той либо иной из современных стран Востока демократический режим на долгое время вытеснялся привычным строем однопартийной власти или вовсе беспартийной военной диктатуры, ситуация оказывалась вовсе не безнадежной: трансформированные восточные общества, уже знакомые с идеей многопартийности и плюрализма в принципе, явно дорожили ею, видя именно в этом надежный противовес всесилию диктата сверху.