Индийские бхакти-йоги – а большинство последователей религиозных вероисповеданий признают этот вид йоги – делают из выражения этой любви к Богу один из главных религиозных обрядов и обязанностей. Со всех сторон слышатся голоса правоверных, возбужденные молитвой и хвалой божества, причем самые нежные титулы в общем ходу. Индийские Кришна-Вайшнава бхакти часто обращаются к Господу, называя Его: "возлюбленный милочка, сердечко мое, сокровище, свет сердца моего, прекрасный, Бытие восторженного блаженства" и т. п. Некоторые находят соответственным созерцать Господа под аспектом материнской любви (что на Востоке встречается). Такие богомольцы обращаются с молитвой к "блаженной божественной матери", ссылаясь на ее "божественные груди, вечно вскармливающие младенца", и т. д. Известны примеры, когда индийских женщин, – для которых представление о величайшей любви совмещается с любовью матери к своему ребенку, – нередко можно было встретить перед образом младенца Кришны. Они обращаются к божеству с такими словами: "О, возлюбленный младенец, – любимое дитя мое, – ты, кого я всегда и вечно буду вскармливать грудью моей", и т. д. Западные путешественники по Индии, ознакомившись с переводами некоторых религиозных молитв и экстатических обращений к божеству, немало смущаются выражениями страстной нежности, обычно применяемыми в случаях интенсивной любви между мужчиной и женщиной. Для восточного человека Бог не только отец, но еще и мать, и брат, и сестра, и дитя, и друг, и муж, и жена, и любовница, и любовник. Одним словом, в его глазах Господь доступен для всякого чистого, достойного уважения чувства любви и нежности и отвечает на них любовью. Для восточных людей все чистые человеческие любовные отношения находят трансцендентальное соответствие в любви божественной, и они не колеблются предлагать Господу и просить у Него даровать им любовь. На Западе такая идея свойственна лишь религиозной поэзии, и даже там существуют лишь сдержанные на нее намеки; на Востоке же она выражается вполне свободно и без всяких ограничений. Европеец, изучающий восточный религии, должен знать это, чтобы не растеряться при ознакомлении с восточными формами мышления и с проявлением религиозного чувства.

Вышесказанное особенно верно по отношению к персидским поэтам суфиям. Персидские суфии, еще более пылкие и несдержанные, чем индийские бхакти, выражают свою любовь к Единому в поэмах, заключающих в себе (согласно с традициями страны и культа) "внутренний и скрытый смысл". За страстной поэмой к "возлюбленной деве" кроется нежное чувство суфия к Единому. Подобно тому как за "вином, вином, вином!" Омара Хайяма проявляются доктрины и мысли суфия, так у других персидских поэтов "любовь к Единому" проявляется за "любовью к блестящеглазой деве", за "садом роз" и за "соловьем и розою" – в эротических персидских любовных песнях. Многие западные писатели сомневаются в этом и смеются над попыткой видеть, божественный экстаз между строками жгучих, любовных стансов персидских поэтов. Но все, изучавшие персидскую литературу вместе с философией и религией персидских суфиев, согласны с вышеизложенными фактами. Поэмы суфиев, неверно понятые, могут, конечно, показаться богохульным смешением чувственности и религии. Поэтому едва ли можно упрекать авторов, вроде пастора В. Р. Инга, который утверждает, что "суфии или магометанские мистики совершенно открыто пользуются эротическим языком и являются истинными азиатами в своих попытках придать священный или символический характер потворству своим страстям". Пастор Инг обвиняет также суфиев в самом возмутительном богохульстве. Но его представление о возмутительном богохульстве легко понять, если вспомнить, что он и Эмерсона упрекает в "заигрывании с пантеистическим мистицизмом восточного типа", обвиняя Эмерсона в том, что он в некоторых отношениях напоминает персидских суфиев. Пастору Ингу просто не доставало хрустальных очков сметливости, когда он читал персидские поэмы, – в этом и вся беда.

Позвольте привести вам кое-что из творений этих возмутительно богохульствующих эротических персидских поэтов – этих опьяненных Богом душ, согласно поэтическому изображению их страны, служащему для выражения силы любви ко Всеблагому – Всепрекрасному. Нижеследующие строки взяты из поэм Джалал-уд-дина-Руми, одного из величайших поэтов суфизма:


"Наш путь ведет к саду роз Единения".
* * *
"Приди, приди! Ты душа, душа столь любимая, вращающаяся!
Приди! приди! Ты кедр, верхушка кедра, вращающаяся!
О, приди! Фонтан света, струясь, брызжет,
и утренние звезды радостно ликуют, вращаясь!"

* * *
"Я молчу. Говори ты, душа души моей;
Жаждая увидеть лик твой, каждый атом оживляется".

* * *
"О, Ты, который каждое мгновение облегчаешь скорби
сотен таких же беспомощных, как я.
Дай молока моему младенцу – сердцу, избавь нас
от его рыданий.
От начала веков очаг Твоего сердца – есть Твой град Единения:
Доколе Ты оставишь в изгнании это затерянное сердце?"

* * *
"Кня