Выселенцы побрели обратно. Там были все, кроме Обер-то дель Форо, который не принял позорного условия, так как это он в свое время разбил Фридриха, а не Фридрих его. Оберто выставил вместо себя двоих выборных нунциев, nuncii civitatis: Ансельмо Конзани с Теобальдо Гуаско.

Доехав до Баудолино, нунции новой Кесарей дали формальную присягу, даром что на такой чудовищной латыни, что если бы они потом заявили, что присягнули обратное, никто не смог бы их оспорить. Что же до остальных... остальные при проходе как-то вяло подрыгивали рукой, в чем заключался весь салют. Многие приговаривали:

«А, Баудолино! Как дела, Баудолино? Эге-ге, Баудолино! Человек с человеком встречается, верно? Ну как жизнь?»

Гальяудо, проходя, буркнул, что все это несерьезно, но все-таки был настолько деликатен, что даже нехотя стащил с головы шапку, а учитывая, что он ее снял перед этим шалабоном, собственным сыном, жест значил даже больше, нежели чем, пожалуй, облизать ноги императору Фридриху.

По окончании церемонии как ломбардцы, так и тевтоны поскорее разъехались, устыженные. Баудолино, наоборот, с земляками поехал в центр города и слышал, как они переговаривались:

– Ух ты какой город!

– Послушай, а никак он похож на тот, не помню названия, ну, сначала тут стоял?

– Ай да сноровка, ай да алеманы. За два полчаса такой город отгрохали, что любо дорого глянуть!

– Гляди, гляди, дом-то точь в точь как и мой, не отличить, вот как подделали!

– Ребята, – проорал Баудолино, – радуйтесь, что обошлось без откупных!

– А ты не пыжься сильно! Гляди не лопни!

И наступил распрекрасный день. Баудолино, сложив с себя все знаки величия, пошел со всеми праздновать. Против собора на площади кружился девичий хоровод. Бойди зазвал Баудолино в остерию. В подвале, пропахшем чесноком, народ нацеживал себе прямо из стоявших бочек, поскольку в такой день не бывает ни хозяев и ни слуг. В особенности не бывает, как их ни ищи, кабацких служанок. Всех до одной, похоже, разобрали по верхним комнатам предприимчивые посетители, но что поделать, красиво жить не запретишь.

– Христова кровь, – цокал языком Гальяудо, накрапывая вино себе на рукав, чтоб показать, что в ткань оно не впитывается, а капля сохраняет форму с рубиновым блеском; и впрямь праздниковое вино. – Ладно, показываем это дело Кесареей пару годочков, хотя бы на пергаментах с печатями, – шепнул Бойди на ухо Баудолино. – Потом вернемся к старому порядку. Посмотрим, кому это помешает.

– Правильно, – сказал Баудолино. – Потом вернитесь к старому порядку. Зовите так, как называла светлый ангел, Коландрина. Чтоб она не ошибалась, когда из Рая посылает вам молитвы.



– Сударь Никита, я почти что примирился в тот день со всеми злоключениями. Вместо сына, которого мне не было дано, вместо жены, которая дана мне была столь ненадолго, я создал город, которому уже ничто и ничем не угрожало. Быть может, – продолжил Баудолино, воодушевленный анисовкой, – когда-нибудь Александрия станет новым Константинополем, третьим Римом, башни, базилики, новое чудо света.

– Бог в помочь, – пожелал в ответ Никита и поднял кубок.




20. БАУДОЛИНО НАХОДИТ ЗОСИМУ


В апреле в Костанце император и Лига ломбардских городов-коммун подписали окончательный мир. В июне пришли кое-какие новые сведения из Византии.

Три года как преставился Мануил. Наследником стал Алексей, едва не мальчик. Причем невоспитанный мальчик, вставил Никита, этот мальчишка всегда занимался бог знает чем, не имел представления о печалях и радостях, целыми днями наездничал и травил зверей, а также играл с другими, как он, мальчишками. А при дворе все кому не лень старались окрутить его мать, василиссу. Придворные то и дело поливались духами и надевали ожерелья, как женщины. Иные расходовали без счета государственную казну. Все следовали своим капризам, все строили козни против прочих. Как будто с выбитой опорной колонной, все здание начало оползать.

– Во исполнение чуда, явившегося при смерти Мануила, – сказал Никита. – Тогда одна женщина произвела на свет мужского урода с короткими неразвитыми конечностями, большой головою. Это и было предвестием полиархии, которая мать анархии.

– Что мне сразу донесли шпионы, это какие интриги затевал один из сродников: Андроник, – сказал Баудолино.

– Он сын брата отца Мануила. Следовательно, Алексею он приходился дядей. До той поры он жил в изгнании, Мануил считал его коварным предателем. А потом он втерся в доверие к юному Алексею, создав видимость, будто раскаивается в прошлом, предлагает тому помощь и защиту.

Постепенно он обретал чем дальше, тем сильнейшую власть. Заговорами, отравлениями прокладывал себе дорогу к трону. Под конец, будучи уже в годах и истерзан ненавистью и алчбой, он подстрекал восстать граждан Константинополя. Те восстали, провозгласили его василевсом. Когда он получил чашу с благословенной просфорой, он клялся, что взял власть, дабы оберечь слишком юного племянника. Но сразу после того его прислужник и злой гений Стефан Агиохристофорит удавил юного Алексея тетивой от лука.