Но перед тем, что я испытала, выражение это настолько показалось мне слабым, что я вскрикнула громко: "Страдание само по себе уже есть познание". После этого наступил обморок. За несколько секунд перед тем, как я проснулась, мне приснился потрясающий и необыкновенно отчетливый сон, который очень трудно описать.

Кто-то необъятно могущественный шел по небу, и нога его была на молнии, как колесо на рельсах: это была его дорога. Молния же состояла из бесчисленного количества человеческих душ, теснящихся одна к другой, и я была также среди них. Это Существо двигалось по прямой линии, и каждая точка этой светящейся линии становилась сознательной на миг для того, чтобы свершалось Его движение. Я почувствовала себя под ногой Божией; раздавливая меня. Он как бы покупал ценою моей боли свое существование. Я также заметила, что Он старался всей силой своего могущества изменить направление, согнуть линию молнии, на которую Он опирался, в ту сторону, куда он хотел идти. Чувствуя себя бессильной к сопротивлению, я поняла, что Он сделает то, что хочет. Он согнул меня, и угол, который при этом образовался, был моим страданием, страданием таким острым, какого я никогда еще не испытывала, на вершине которого – когда Бог проходил надо мной – я прозрела.

В ту минуту я поняла такие вещи, которые теперь забыла и которые нельзя припомнить, не перешагнув порога безумия. Угол был тупой, и у меня осталось впечатление, когда я проснулась, что, если бы он был прямой или острый, я бы страдала и "видела" еще больше и, без сомнения, умерла бы от этого.

Он прошел, и сознание вернулось ко мне. В тот миг вся моя жизнь встала передо мной до самых маленьких огорчений, и я поняла все. Вот она цель, к которой они все стремились, вот та частица дела, которую все они выполняли.

Я не видела Божьего замысла, я видела только его усилия и его беспощадность по отношению к людям. Он не думал обо мне... как не думают о боли дробинки, когда стреляют из ружья. Тем не менее мое первое чувство, какое было у меня после пробуждения, вылилось словами, какие я произнесла в слезах: Господи, я недостойна, так как я действительно поднялась на такую высоту, какой не была достойна. Для меня стало ясно, что за эти полчаса я служила Богу более действенным образом, чем когда бы то ни было, и как я даже не смела раньше мечтать. Через меня он свершил нечто – что именно и по отношению к кому, не знаю, -употребив на это все страдание, на какое я была способна.

В то время, как я приходила в сознание, я спрашивала себя, почему в момент такого глубокого прозрения я ничего не увидели из того, что верующие называют любовью Божьей, а только одну беспощадность. Тогда я услышала ответ, который сразу поняла: "Познание и Любовь – одно, а страдание мера их". Я привожу слова эти в том виде, в каком они для меня прозвучали. После этого я окончательно вернулась в действительность, в мир, который казался сном рядом с реальностью того, где я только что была..."

Сайсмонд, о котором упоминает Джемс, рассказывает об интересном мистическом опыте, пережитом под действием хлороформа:


Когда исчезли ощущения удушья, я почувствовал себя в состоянии забытья. Потом, как бы в проблесках молнии, являлось отчетливым видением все, происходящее вокруг меня, но при полном отсутствии чувства осязания. Я думал, что я на волосок от смерти. И вдруг вспыхнуло в душе сознание Бога. Он снизошел на меня. Он управлял мною во всей ярко ощутимой реальности Своей. Он хлынул на меня потоком света... Я не могу описать радости, какую пережил. По мере того, как с пробуждением возвращалось мое обычное отношение к миру, это чувство нового отношения к Богу рассеялось. Я сорвался с моего места и застонал: "Это слишком ужасно, слишком, слишком ужасно". Для меня невыносимо было это разочарование. Проснувшись, я увидел перед собою двух испуганных хирургов и закричал им: "Почему вы не убили меня? Почему не дали мне умереть?...
* * *
Анестезические состояния очень близки к тем странным моментам, которые переживаются эпилептиками во время припадков. Художественное описание эпилептических состояний мы находим у Достоевского в "Идиоте" (с. 240, Спб., 1894 г.).


"Он задумался между прочим о том, что в эпилептическом состоянии его была одна степень пред самым припадком, когда вдруг воспламенялся его мозг, и с необыкновенным порывом напрягались разом все жизненные силы его. Ощущение жизни, самосознания почти удесятерялось в эти мгновения, продолжавшиеся, как молния. Ум, сердце озарялись необыкновенным светом; все волнения, все сомнения его, все беспокойства как бы умиротворялись разом, разрешались в какое-то высшее спокойствие, полное ясной гармонической радости и надежды...
Раздумывая об этом мгновении впоследствии, уже в здоровом состоянии, он часто говорил сам себе, что ведь все эти молнии и проблески высшего самоощущения и самосознания, а стало быть и "высшего бытия", не что иное, как болезнь... И однако же он все-таки дошел наконец до чрезвычайно парадоксального вывода. "Что же в том, что это болезнь?" – решил он.