Скачать 134 Кбайт
Над пропастью во ржи.
Просто не тот он человек, с которым хочется поговорить. Я бы скорее позвонил покойному Томасу Харди. Мне нравится его Юстасия Вэй.
Значит, надел я свою новую шапку, уселся в кресло и стал читать «В дебрях Африки». Один раз я ее уже прочел, но мне хотелось перечитать некоторые места. Я успел прочитать всего страницы три, как вдруг кто-то вышел из душевой. Я и не глядя понял, что это Роберт Экли –он жил в соседней комнате. В нашем крыле на каждые две комнаты была общая душевая, и этот Экли врывался ко мне раз восемьдесят на дню. Кроме того, он один из всего общежития не пошел на футбол. Он вообще никуда не ходил. Странный был тип. Он был старшеклассник и проучился в Пэнси уже четыре года, но все его называли только по фамилии – Экли. Даже его сосед по комнате, Херб Гейл, никогда не называл его «Боб» или хотя бы «Эк». Наверно, и жена будет называть его «Экли» – если только он когда-нибудь женится. Он был ужасно высокий – шесть футов четыре дюйма, страшно сутулый, и зубы гнилые. Ни разу, пока мы жили рядом, я не видал, чтобы он чистил зубы. Они были какие-то грязные, заплесневелые, а когда он в столовой набивал рот картошкой или горохом, меня чуть не тошнило. И потом – прыщи. Не только на лбу или там на подбородке, как у всех мальчишек, – у него все лицо было прыщавое. Да и вообще он был противный. И какой-то подлый. По правде говоря, я не очень-то его любил.
Я чувствовал, что он стоит на пороге душевой, прямо за моим креслом, и смотрит, здесь ли Стрэдлейтер. Он ненавидел Стрэдлейтера и никогда не заходил к нам в комнату, если тот был дома. Вообще он почти всех ненавидел.
Он вышел из душевой и подошел ко мне.
–Привет! – говорит. Он всегда говорил таким тоном, как будто ему до смерти скучно или он до смерти устал. Он не хотел, чтобы я подумал, будто он зашел ко мне в гости. Он делал вид, будто зашел нечаянно, черт его дери.
–Привет! – говорю, но книгу не бросаю. Если при таком типе, как Экли, бросить книгу, он тебя замучает. Он все равно тебя замучает, но не сразу, если ты будешь читать.
Он стал бродить по комнате, медленно, как всегда, и трогать все мои вещи на столе и на тумбочке. Вечно он все вещи перетрогает, пересмотрит. До чего же он мне действовал на нервы!
–Ну, как фехтованье? – говорит. Ему непременно хотелось помешать мне читать, испортить все удовольствие. Плевать ему было на фехтованье. – Кто победил – мы или не мы? – спрашивает.
–Никто не победил, – говорю, а сам не поднимаю головы.
–Что? – спросил он. Он всегда переспрашивал.
–Никто не победил. – Я покосился на него, посмотрел, что он там крутит на моей тумбочке. Он рассматривал фотографию девчонки, с которой я дружил в Нью-Йорке, ее звали Салли Хейс. Он эту треклятую карточку, наверно, держал в руках по крайней мере пять тысяч раз. И ставил он ее всегда не на то место. Нарочно – это сразу было видно.
–Никто не победил? – сказал он. – Как же так?
–Да я все это дурацкое снаряжение забыл в метро. – Голову я так и не поднял.
–В метро? Что за черт! Потерял, что ли?
–Мы не на ту линию сели. Все время приходилось вскакивать и смотреть на схему метро.
Он подошел, заслонил мне свет.
–Слушай, – говорю, – я из-за тебя уже двадцатый раз читаю одну и ту же фразу.
Всякий, кроме Экли, понял бы намек. Только не он.
–А тебя не заставят платить? – спрашивает.
–Не знаю и знать не хочу. Может, ты сядешь, Экли, детка, а то ты мне весь свет загородил.
Он ненавидел, когда я называл его «Экли, детка». А сам он вечно говорил, что я еще маленький, потому что мне было шестнадцать, а ему уже восемнадцать. Он бесился, когда я называл его «детка».
А он стал и стоит. Такой это был человек –ни за что не отойдет от света, если его просят. Потом, конечно, отойдет, но если его попросить, он н а р о ч н о не отойдет.
–Что ты читаешь? – спрашивает.
–Не видишь – книгу читаю.
Он перевернул книгу, посмотрел на заголовок.
–Хорошая? – спрашивает.
–Да, особенно э т а фраза, которую я все время читаю. – Я тоже иногда могу быть довольно ядовитым, если я в настроении. Но до него не дошло. Опять он стал ходить по комнате, опять стал цапать все мои вещи и даже вещи Стрэдлейтера. Наконец я бросил книгу на пол. Все равно при Экли читать немыслимо. Просто невозможно.
Я развалился в кресле и стал смотреть, как Экли хозяйничает в моей комнате. От поездки в Нью-Йорк я порядком устал, зевота напала. Но потом начал валять дурака. Люблю иногда подурачиться просто от скуки. Я повернул шапку козырьком вперед и надвинул на самые глаза. Я так ни черта не мог видеть.
–Увы, увы! Кажется, я слепну! – говорю я сиплым голосом. – О моя дорогая матушка, как темно стало вокруг.
–Да ты спятил, ей-богу! – говорит Экли.
–Матушка, родная, дай руку своему несчастному сыну! Почему ты не подаешь мне руку помощи?
–Да перестань ты, балда!
Я стал шарить вокруг, как слепой, не вставая. И все время сипел:
–Матушка, матушка! Почему ты не подашь мне руку?
Конечно, я просто валял дурака. Мне от этого иногда бывает весело.
Значит, надел я свою новую шапку, уселся в кресло и стал читать «В дебрях Африки». Один раз я ее уже прочел, но мне хотелось перечитать некоторые места. Я успел прочитать всего страницы три, как вдруг кто-то вышел из душевой. Я и не глядя понял, что это Роберт Экли –он жил в соседней комнате. В нашем крыле на каждые две комнаты была общая душевая, и этот Экли врывался ко мне раз восемьдесят на дню. Кроме того, он один из всего общежития не пошел на футбол. Он вообще никуда не ходил. Странный был тип. Он был старшеклассник и проучился в Пэнси уже четыре года, но все его называли только по фамилии – Экли. Даже его сосед по комнате, Херб Гейл, никогда не называл его «Боб» или хотя бы «Эк». Наверно, и жена будет называть его «Экли» – если только он когда-нибудь женится. Он был ужасно высокий – шесть футов четыре дюйма, страшно сутулый, и зубы гнилые. Ни разу, пока мы жили рядом, я не видал, чтобы он чистил зубы. Они были какие-то грязные, заплесневелые, а когда он в столовой набивал рот картошкой или горохом, меня чуть не тошнило. И потом – прыщи. Не только на лбу или там на подбородке, как у всех мальчишек, – у него все лицо было прыщавое. Да и вообще он был противный. И какой-то подлый. По правде говоря, я не очень-то его любил.
Я чувствовал, что он стоит на пороге душевой, прямо за моим креслом, и смотрит, здесь ли Стрэдлейтер. Он ненавидел Стрэдлейтера и никогда не заходил к нам в комнату, если тот был дома. Вообще он почти всех ненавидел.
Он вышел из душевой и подошел ко мне.
–Привет! – говорит. Он всегда говорил таким тоном, как будто ему до смерти скучно или он до смерти устал. Он не хотел, чтобы я подумал, будто он зашел ко мне в гости. Он делал вид, будто зашел нечаянно, черт его дери.
–Привет! – говорю, но книгу не бросаю. Если при таком типе, как Экли, бросить книгу, он тебя замучает. Он все равно тебя замучает, но не сразу, если ты будешь читать.
Он стал бродить по комнате, медленно, как всегда, и трогать все мои вещи на столе и на тумбочке. Вечно он все вещи перетрогает, пересмотрит. До чего же он мне действовал на нервы!
–Ну, как фехтованье? – говорит. Ему непременно хотелось помешать мне читать, испортить все удовольствие. Плевать ему было на фехтованье. – Кто победил – мы или не мы? – спрашивает.
–Никто не победил, – говорю, а сам не поднимаю головы.
–Что? – спросил он. Он всегда переспрашивал.
–Никто не победил. – Я покосился на него, посмотрел, что он там крутит на моей тумбочке. Он рассматривал фотографию девчонки, с которой я дружил в Нью-Йорке, ее звали Салли Хейс. Он эту треклятую карточку, наверно, держал в руках по крайней мере пять тысяч раз. И ставил он ее всегда не на то место. Нарочно – это сразу было видно.
–Никто не победил? – сказал он. – Как же так?
–Да я все это дурацкое снаряжение забыл в метро. – Голову я так и не поднял.
–В метро? Что за черт! Потерял, что ли?
–Мы не на ту линию сели. Все время приходилось вскакивать и смотреть на схему метро.
Он подошел, заслонил мне свет.
–Слушай, – говорю, – я из-за тебя уже двадцатый раз читаю одну и ту же фразу.
Всякий, кроме Экли, понял бы намек. Только не он.
–А тебя не заставят платить? – спрашивает.
–Не знаю и знать не хочу. Может, ты сядешь, Экли, детка, а то ты мне весь свет загородил.
Он ненавидел, когда я называл его «Экли, детка». А сам он вечно говорил, что я еще маленький, потому что мне было шестнадцать, а ему уже восемнадцать. Он бесился, когда я называл его «детка».
А он стал и стоит. Такой это был человек –ни за что не отойдет от света, если его просят. Потом, конечно, отойдет, но если его попросить, он н а р о ч н о не отойдет.
–Что ты читаешь? – спрашивает.
–Не видишь – книгу читаю.
Он перевернул книгу, посмотрел на заголовок.
–Хорошая? – спрашивает.
–Да, особенно э т а фраза, которую я все время читаю. – Я тоже иногда могу быть довольно ядовитым, если я в настроении. Но до него не дошло. Опять он стал ходить по комнате, опять стал цапать все мои вещи и даже вещи Стрэдлейтера. Наконец я бросил книгу на пол. Все равно при Экли читать немыслимо. Просто невозможно.
Я развалился в кресле и стал смотреть, как Экли хозяйничает в моей комнате. От поездки в Нью-Йорк я порядком устал, зевота напала. Но потом начал валять дурака. Люблю иногда подурачиться просто от скуки. Я повернул шапку козырьком вперед и надвинул на самые глаза. Я так ни черта не мог видеть.
–Увы, увы! Кажется, я слепну! – говорю я сиплым голосом. – О моя дорогая матушка, как темно стало вокруг.
–Да ты спятил, ей-богу! – говорит Экли.
–Матушка, родная, дай руку своему несчастному сыну! Почему ты не подаешь мне руку помощи?
–Да перестань ты, балда!
Я стал шарить вокруг, как слепой, не вставая. И все время сипел:
–Матушка, матушка! Почему ты не подашь мне руку?
Конечно, я просто валял дурака. Мне от этого иногда бывает весело.
|
|