Скачать 40.07 Кбайт
Мысли к истолкованию природы
Достаточно порыва ветра, достаточно незначительного факта, чтобы опрокинуть весь этот лес деревьев или идей.
IX. Люди лишь в малой мере сознают, как суровы законы отыскания истины и как ограничено число средств, которыми мы располагаем. Все сводится к тому, чтобы от чувств восходить к размышлению, а от размышления идти к чувствам; вбирать в себя и постоянно извлекать наружу — это труд пчелы. Пчёлы летали бы напрасно, если бы они не приносили в улей воск. Накопленный воск был бы бесполезен, если бы пчелы не умели делать из него соты.
X. К несчастью, легче и проще спрашивать совета у себя, чем у природы. К тому же разуму свойственно сосредоточиваться в самом себе, инстинкт же распространяется вовне. Инстинкт непрерывно всматривается, пробует, прикасается, вслушивается; быть может, в экспериментальной физике больше преуспели бы, изучая животных, нежели слушая лекции профессоров. В действиях животных нет шарлатанства. Они стремятся к своей цели, не заботясь об окружающем; если они вызывают у нас удивление, это вовсе не входит в их намерения. Удивление — вот что прежде всего вызывает в нас значительное явление. Философия должна развеять это удивление. Задача курса экспериментальной философии заключается в том, чтобы сделать слушателя более образованным, а не в том, чтобы еще больше удивить его. Гордиться явлениями природы, словно мы сами их создали,— значит подражать глупости одного издателя “Опытов”, который не мог слышать имя Монтеня, не покраснев. Признание своей немощности — великий урок, который мы извлекаем. Не лучше ли снискать доверие других людей искренним признанием я ничего не знаю, чем лепетать какие-то слова и вызывать жалость к себе, силясь все объяснить? Тот, кто свободно сознается в незнании того, чего он не знает, побуждает меня верить тому, что он берется мне объяснить.
XI. Часто наше изумление вызвано тем, что мы предполагаем много чудес там, где есть только одно; тем, что мы предполагаем в природе столько отдельных действий, сколько существует явлений, между тем как она произвела, быть может, лишь одно действие. Я думаю даже, что если бы она была поставлена перед необходимостью произвести множество действий, то различные результаты этих действий были бы изолированными; обнаруживались бы группы явлений, независимые друг от друга, и эта общая цепь, которую философия считает непрерывной, оказалась бы разорванной во многих местах. Абсолютная независимость хотя бы одного факта несовместима с идеей целого, а без идеи целого нет философии.
XII. По-видимому, природе нравится разнообразить один и тот же механизм бесчисленными способами. Она оставляет тот или иной род своих созданий, лишь размножив индивиды во всех возможных формах. Когда, рассматривая животное царство, обнаруживают, что среди четвероногих нет ни одного животного, функции и органы которого—в особенности внутренние — не были бы совершенно подобны функциям и органам другого четвероногого, то разве не легко вообразить, что некогда существовало лишь первоживотное, прототип всех животных, и природа только увеличивала, уменьшала, трансформировала, умножала, сводила на нет его органы? Представьте себе, что пальцы руки срослись, а вещества, из которого образуются ногти, так много, что, распространяясь и вздуваясь, оно захватывает и покрывает все,— в таком случае вместо человеческой руки вы получите лошадиное копыто. См. “Всеобщую и частную естественную историю”, описание лошади г-ном Добантоном. Мы видим, как последовательные метаморфозы свернутого прототипа, каковым бы он ни был, приближают одно царство к другому незаметными ступенями и заселяют границы двух царств (если позволительно пользоваться термином границы там, где нет никакого реального разделения) — они заселяют, повторяю, границы двух царств неопределенными существами, существами двойственными, по большей части лишенными форм, качеств и функций одного царства и наделенными формами, качествами и функциями другого,— кто не поверит, что некогда существовал лишь один первоначальный прототип всех существ? Признают ли вслед за доктором Бауманом эту философскую догадку истинной или отбрасывают ее вслед за г-ном Бюффоном как ложную,— никто не отрицает, что ее следует считать гипотезой, существенной для развития экспериментальной физики, для рациональной философии, для открытий и для объяснения явлений, зависящих от организации (живых существ). Ведь ясно, что природа не могла сохранить столько сходных черт в органах и создать такое разнообразие в формах, не делая явным во многих организованных существах то, что она скрыла в других. Природа напоминает женщину, которая любит переодеваться,— ее разнообразные наряды, скрывающие то одну, то другую часть тела, дают надежду настойчивым поклонникам когда-нибудь узнать ее всю.
XIII. Было открыто, что у одного пола та же семенная жидкость, что и у другого. Органы, содержащие эту жидкость, сейчас хорошо изучены. Было замечено, что в некоторых органах самки, когда природа энергично побуждает ее искать самца, происходят особые изменения.
IX. Люди лишь в малой мере сознают, как суровы законы отыскания истины и как ограничено число средств, которыми мы располагаем. Все сводится к тому, чтобы от чувств восходить к размышлению, а от размышления идти к чувствам; вбирать в себя и постоянно извлекать наружу — это труд пчелы. Пчёлы летали бы напрасно, если бы они не приносили в улей воск. Накопленный воск был бы бесполезен, если бы пчелы не умели делать из него соты.
X. К несчастью, легче и проще спрашивать совета у себя, чем у природы. К тому же разуму свойственно сосредоточиваться в самом себе, инстинкт же распространяется вовне. Инстинкт непрерывно всматривается, пробует, прикасается, вслушивается; быть может, в экспериментальной физике больше преуспели бы, изучая животных, нежели слушая лекции профессоров. В действиях животных нет шарлатанства. Они стремятся к своей цели, не заботясь об окружающем; если они вызывают у нас удивление, это вовсе не входит в их намерения. Удивление — вот что прежде всего вызывает в нас значительное явление. Философия должна развеять это удивление. Задача курса экспериментальной философии заключается в том, чтобы сделать слушателя более образованным, а не в том, чтобы еще больше удивить его. Гордиться явлениями природы, словно мы сами их создали,— значит подражать глупости одного издателя “Опытов”, который не мог слышать имя Монтеня, не покраснев. Признание своей немощности — великий урок, который мы извлекаем. Не лучше ли снискать доверие других людей искренним признанием я ничего не знаю, чем лепетать какие-то слова и вызывать жалость к себе, силясь все объяснить? Тот, кто свободно сознается в незнании того, чего он не знает, побуждает меня верить тому, что он берется мне объяснить.
XI. Часто наше изумление вызвано тем, что мы предполагаем много чудес там, где есть только одно; тем, что мы предполагаем в природе столько отдельных действий, сколько существует явлений, между тем как она произвела, быть может, лишь одно действие. Я думаю даже, что если бы она была поставлена перед необходимостью произвести множество действий, то различные результаты этих действий были бы изолированными; обнаруживались бы группы явлений, независимые друг от друга, и эта общая цепь, которую философия считает непрерывной, оказалась бы разорванной во многих местах. Абсолютная независимость хотя бы одного факта несовместима с идеей целого, а без идеи целого нет философии.
XII. По-видимому, природе нравится разнообразить один и тот же механизм бесчисленными способами. Она оставляет тот или иной род своих созданий, лишь размножив индивиды во всех возможных формах. Когда, рассматривая животное царство, обнаруживают, что среди четвероногих нет ни одного животного, функции и органы которого—в особенности внутренние — не были бы совершенно подобны функциям и органам другого четвероногого, то разве не легко вообразить, что некогда существовало лишь первоживотное, прототип всех животных, и природа только увеличивала, уменьшала, трансформировала, умножала, сводила на нет его органы? Представьте себе, что пальцы руки срослись, а вещества, из которого образуются ногти, так много, что, распространяясь и вздуваясь, оно захватывает и покрывает все,— в таком случае вместо человеческой руки вы получите лошадиное копыто. См. “Всеобщую и частную естественную историю”, описание лошади г-ном Добантоном. Мы видим, как последовательные метаморфозы свернутого прототипа, каковым бы он ни был, приближают одно царство к другому незаметными ступенями и заселяют границы двух царств (если позволительно пользоваться термином границы там, где нет никакого реального разделения) — они заселяют, повторяю, границы двух царств неопределенными существами, существами двойственными, по большей части лишенными форм, качеств и функций одного царства и наделенными формами, качествами и функциями другого,— кто не поверит, что некогда существовал лишь один первоначальный прототип всех существ? Признают ли вслед за доктором Бауманом эту философскую догадку истинной или отбрасывают ее вслед за г-ном Бюффоном как ложную,— никто не отрицает, что ее следует считать гипотезой, существенной для развития экспериментальной физики, для рациональной философии, для открытий и для объяснения явлений, зависящих от организации (живых существ). Ведь ясно, что природа не могла сохранить столько сходных черт в органах и создать такое разнообразие в формах, не делая явным во многих организованных существах то, что она скрыла в других. Природа напоминает женщину, которая любит переодеваться,— ее разнообразные наряды, скрывающие то одну, то другую часть тела, дают надежду настойчивым поклонникам когда-нибудь узнать ее всю.
XIII. Было открыто, что у одного пола та же семенная жидкость, что и у другого. Органы, содержащие эту жидкость, сейчас хорошо изучены. Было замечено, что в некоторых органах самки, когда природа энергично побуждает ее искать самца, происходят особые изменения.
|
|