Скачать 72.92 Кбайт
Пять диалогов о причине, начале и едином
Вследствие этого толпа докторов в наш век столь велика у нас (я не затрагиваю, конечно, репутации некоторых известных своим красноречием, ученостью и общественной культурностью, как например Тобий Меттью, Кильпепер и другие, не знаю кого назвать), что благодаря этому, если кто-нибудь называется доктором, то его не столько считают получившим новую степень благородства, сколько подозревают в противоположной природе и качествах, если он частным образом не известен. Отсюда происходит то, что тот, кто знатен по происхождению или по другому случаю, а сверх того присоединяет к этому благородство, приобретаемое ученостью, избегает как позора получить ученую степень и заставлять называть себя доктором, но довольствуется тем, что является на самом деле ученым. И подобных людей при дворах попадается больше, чем можно найти педантов в университете.
Филотей. Не жалуйтесь, Армесс, ибо во всех местах, где имеются доктора и священники, встречается и тот и другой посев этих людей. Поэтому те, которые являются действительно учеными и действительно священослужителями, хотя бы они и выдвинулись из низкого состояния, не могут быть некультурными и неблагородными, ибо наука есть наилучший путь для того, чтобы сделать человеческий дух героическим. Но те другие тем более выразительно проявляют свою грубость, чем более они стремятся греметь вместе с отцом богов (Юпитером) или с гигантом Сальмоном и подобно украшенному пурпуром сатиру или фавну выступают с ужасной и горделивой спесью, после того как определили на королевской кафедре, к какому склонению принадлежит "этот", "эта" и "это ничто".
Армесс. Итак, оставим эти соображения. Что это за книга у вас в руке?
Филотей. Это – диалоги.
Армесс. "Вечеря"?
Филотей. Нет.
Армесс. Что же это такое?
Филотей. Это – другие диалоги, в которых трактуется сообразно с нашим методом "О причине, начале и едином".
Армесс. Каковы же здесь собеседники? Быть может, мы снова будем иметь дело с каким-нибудь дьяволом вроде Фруллы и Пруденция, которые снова причинят нам какое-нибудь беспокойство.
Филотей. Не сомневайтесь в том, что за исключением одного, все остальные – люди спокойные и честнейшие.
Армесс. Так что, по вашим словам, в этих диалогах мы снова будем разбираться в какой-нибудь вещи?
Филотей. Не сомневайтесь в этом, ибо скорее вы будете почесываться там, где у вас зудит, чем ковырять там, где вам больно.
Армесс. Однако?
Филотей. Здесь вы встретите в качестве одного из собеседников ученого, честного, любящего, доброго и столь верного друга Александра Диксона, которого Ноланец любит, как свои глаза; он-то и является причиной того, что этот предмет подвергается здесь рассмотрению. Он введен в качестве человека, доставляющего Теофилу материал для размышления. Вторым будет Теофил, т.е. я; сообразно представляющимся случаям я буду различать, определять и доказывать все, относящееся к рассматриваемому предмету. Третьим будет Гервазий, человек, не имеющий отношения к нашей профессии, но для времяпровождения желающий присутствовать на нашем собеседовании. Это – человек, который не пахнет ни хорошо, ни плохо, потешается над Полиннием и шаг за шагом предоставляет ему возможность проявить свою глупость. Этот святотатственный педант будет четвертым; это – один из строгих цензоров философии, почему он называет себя Момом; питающий пылкие чувства к своему стаду схоластов, почему он претендует на сократическую любовь; постоянный враг женского пола, почему он считает себя Орфеем, музеем, Титиром и Амфионом, чтобы не быть физиком. Это – один из тех людей, которые, построив красивую фразу, написав изящное послание, выкроив красивый оборот в цицероновском духе, воображает, что здесь воскресает Демосфен, здесь вырастает Туллий, здесь обитает Салюстий, здесь Аргус, рассматривающий каждую букву, каждый слог, каждое выражение, здесь Радамант вызывает тени молчащих, здесь Мином, царь Крита, движет урну. Они подвергают испытанию речи, они обсуждают фразы, говоря: эти принадлежат поэту, эти – комическому писателю, эти – оратору; это серьезно, это легко, это высоко, это – низкий род речи; эта речь темна, она могла бы быть легкой, если бы была построена таким-то образом; это – начинающий писатель, мало заботящийся о древности, он не сочувствует Арпинату, не понимает латыни; этот оборот не тосканский, он не заимствован у Боккачио, Петрарки и других испытанных авторов. В этом его триумф, он доволен собою, его поступки нравятся ему больше, чем все остальное; это – Юпитер, который на высокой башне вспоминает и созерцает жизнь других людей, подверженную стольким ошибкам, бедствиям, несчастьям и бесполезным трудам. Один лишь он счастлив, один лишь он живет небесной жизнью, созерцая свою божественность в зеркале какого-нибудь "Сборника", "Словаря", "Калепина", "Лексикона", "Рога изобилия", "Ницолия". Между тем как всякий человек – единица, один только он, обладающий всем этим изобилием, является всем. Если он смеется, он называет себя Демокритом; если печалится – Гераклитом; если спорит – Хризиппом; если размышляет – Аристотелем; если фантазирует – Платоном; если мычит какую-нибудь проповедь – Демосфеном; если разбирает Виргилия – Мароном.
Филотей. Не жалуйтесь, Армесс, ибо во всех местах, где имеются доктора и священники, встречается и тот и другой посев этих людей. Поэтому те, которые являются действительно учеными и действительно священослужителями, хотя бы они и выдвинулись из низкого состояния, не могут быть некультурными и неблагородными, ибо наука есть наилучший путь для того, чтобы сделать человеческий дух героическим. Но те другие тем более выразительно проявляют свою грубость, чем более они стремятся греметь вместе с отцом богов (Юпитером) или с гигантом Сальмоном и подобно украшенному пурпуром сатиру или фавну выступают с ужасной и горделивой спесью, после того как определили на королевской кафедре, к какому склонению принадлежит "этот", "эта" и "это ничто".
Армесс. Итак, оставим эти соображения. Что это за книга у вас в руке?
Филотей. Это – диалоги.
Армесс. "Вечеря"?
Филотей. Нет.
Армесс. Что же это такое?
Филотей. Это – другие диалоги, в которых трактуется сообразно с нашим методом "О причине, начале и едином".
Армесс. Каковы же здесь собеседники? Быть может, мы снова будем иметь дело с каким-нибудь дьяволом вроде Фруллы и Пруденция, которые снова причинят нам какое-нибудь беспокойство.
Филотей. Не сомневайтесь в том, что за исключением одного, все остальные – люди спокойные и честнейшие.
Армесс. Так что, по вашим словам, в этих диалогах мы снова будем разбираться в какой-нибудь вещи?
Филотей. Не сомневайтесь в этом, ибо скорее вы будете почесываться там, где у вас зудит, чем ковырять там, где вам больно.
Армесс. Однако?
Филотей. Здесь вы встретите в качестве одного из собеседников ученого, честного, любящего, доброго и столь верного друга Александра Диксона, которого Ноланец любит, как свои глаза; он-то и является причиной того, что этот предмет подвергается здесь рассмотрению. Он введен в качестве человека, доставляющего Теофилу материал для размышления. Вторым будет Теофил, т.е. я; сообразно представляющимся случаям я буду различать, определять и доказывать все, относящееся к рассматриваемому предмету. Третьим будет Гервазий, человек, не имеющий отношения к нашей профессии, но для времяпровождения желающий присутствовать на нашем собеседовании. Это – человек, который не пахнет ни хорошо, ни плохо, потешается над Полиннием и шаг за шагом предоставляет ему возможность проявить свою глупость. Этот святотатственный педант будет четвертым; это – один из строгих цензоров философии, почему он называет себя Момом; питающий пылкие чувства к своему стаду схоластов, почему он претендует на сократическую любовь; постоянный враг женского пола, почему он считает себя Орфеем, музеем, Титиром и Амфионом, чтобы не быть физиком. Это – один из тех людей, которые, построив красивую фразу, написав изящное послание, выкроив красивый оборот в цицероновском духе, воображает, что здесь воскресает Демосфен, здесь вырастает Туллий, здесь обитает Салюстий, здесь Аргус, рассматривающий каждую букву, каждый слог, каждое выражение, здесь Радамант вызывает тени молчащих, здесь Мином, царь Крита, движет урну. Они подвергают испытанию речи, они обсуждают фразы, говоря: эти принадлежат поэту, эти – комическому писателю, эти – оратору; это серьезно, это легко, это высоко, это – низкий род речи; эта речь темна, она могла бы быть легкой, если бы была построена таким-то образом; это – начинающий писатель, мало заботящийся о древности, он не сочувствует Арпинату, не понимает латыни; этот оборот не тосканский, он не заимствован у Боккачио, Петрарки и других испытанных авторов. В этом его триумф, он доволен собою, его поступки нравятся ему больше, чем все остальное; это – Юпитер, который на высокой башне вспоминает и созерцает жизнь других людей, подверженную стольким ошибкам, бедствиям, несчастьям и бесполезным трудам. Один лишь он счастлив, один лишь он живет небесной жизнью, созерцая свою божественность в зеркале какого-нибудь "Сборника", "Словаря", "Калепина", "Лексикона", "Рога изобилия", "Ницолия". Между тем как всякий человек – единица, один только он, обладающий всем этим изобилием, является всем. Если он смеется, он называет себя Демокритом; если печалится – Гераклитом; если спорит – Хризиппом; если размышляет – Аристотелем; если фантазирует – Платоном; если мычит какую-нибудь проповедь – Демосфеном; если разбирает Виргилия – Мароном.
|
|