Скачать 25.58 Кбайт
Фридрих Ницше
Храм новой души воздвиг Христос: и история повернула свое колесо; какой-то храм пытался выстроить Ницше, не потому, что хотел, а потому, что верно подслушал совершающееся в чутких душах, где все - обломки рухнувших ценностей.
Ницше первый заговорил о возвратном приближении Вечности - о втором пришествии - кого, чего?.. И сказал больше всех не словами; сказал молчанием, улыбкой - "ночною песней" и обручением с Вечностью: только от нее хотел он детей: и потому он хотел - вечных детей; и потому-то боролся с гробовым складом обломков, заваливших нашу душу, - боролся со всем складом современности. Не косметические румяна - краски его слов; песня о возможном счастье в лицо предстоящей смерти: но смерть нарядилась в его слова: перед нами косметика ницшеанства; и мы верим, что когда принимаем его - его принимаем, когда боремся - с ним боремся.
А лик его - все тот же - смеется и плачет, грозит и благословляет, вспыхивает криком и угасает в безмерном страдании: "Или, или, ламма савахвани!" Руки раскинутые - распятые руки - благословляют нас. Странен жест, с которым, непонятый, прошел он тут - среди нас: с таким жестом висят на кресте, но и возносятся; такой жест создает боль: но благословляет - он же; с ним молятся, им проклинают...
Какой, там, стоит он? - Какой?
Если Христос распят человечеством, не услышавшим призыва к возрождению, - в Ницше распято смертью само человечество, устремленное к будущему: и мы уж не можем вернуться - мы должны идти на распятие - должны: смерть, тихо разлагающая нас, пока мы спим, распинает нас при нашем пробуждении, мстя за долгий сон: и борьба с ней - на кресте; мы должны идти к Голгофе нашей души, потому что только с Голгофы открывается нам окрестность будущего - должны, если вообще мы хотим будущего; и Ницше, сам распятый, зовет нас к нашему долгу: я не знаю более благородного, более страшного, более возвышенного пути, более вещей судьбы. Ницше сам себя распял.
Как знать, может быть, в его кресте возродится другой крест, собиравший вокруг себя народы и теперь... поруганный.
Крест Ницше - в упорстве роста в нем новых переживаний без возможности сказаться им в ветхом образе вырождающегося тела.
С Ницше мы или он без нас?
Нет, мы не с ним.
Мы уже предали его путь: в хорошо известные закоулки свернули мы, гибельные для детей наших. Нам было совестно свертывать с рокового пути; потому описали мы порядочную дугу и оказались у родного очага в халате, в туфлях, со стаканом чая; а хитрую параболу, описанную трусливости ради, назвали мы преодолением Ницше, уверяя себя и других, что Ницше остался у нас за плечами: комфортабельное преодоление!
Вперед зовем мы: надо бы это вперед назвать назад.
И потому-то в другом "назад" - действительное "вперед"!
Маска и лицо встречает нас в Ницше: то лицо, то маска глядит на нас со страниц его книг; маска - экзотизм; лицо - стремление к дальним ценностям: к вечным ценностям, отошедшим от нас в даль прошлого и будущего. Куда идти - в прошлое или будущее? Но ухождение в прошлое - мнимое ухождение: оно - только предлог стояния на месте и во имя действительного стремления к возрождению Ницше предаст анафеме прошлое, видя в нем уловку настоящего, отказавшегося от борьбы со смертью - настоящего без Голгофы. От настоящего, именующего себя прошлым, - струится для него зараза и разложение: и вот в черной маске мстителя стоит он перед старыми ценностями. Сорвите маску с его слов - не увидите ли вы, что проклятие старому часто непонятая любовь: так люди, потерявшие близких, способны казаться равнодушными к тому, над чем сжимается их сердце.
Вся деятельность Ницше разбивается на два периода: декадентский и на период написания "Заратустры". Промежуточным периодом оказывается стремление Ницше опереться на социологические данные. Первый период окрашен влиянием Вагнера и Шопенгауэра: тут у чего еще буржуазный склад мысли. Приветствуя пробуждение в культуре "духа музыки", он указывает на Вагнера как на знамение эпохи, как на провозвестника мистерии жизни. И незаметно для себя заслоняет мистерию жизни подмостками сцены: ритм становится у него судорогой. Гостеприимно принимает он смерть под свое покровительство в лице богоподобных мясников "Кольца" - на самом деле актеров, только актеров. Так пробуждение ритма смешивает он с вагнеровской позой - гениальной позой, но - позой. И вырастает для Ницше апофеоз безобразия - Вагнер. Тут осознает он в себе декадента: неспроста же проклял он Вагнера и его напыщенную риторику декадентства. Себя проклял в себе самом. "Ах, этот старый разбойник! - восклицает он по адресу Вагнера. - Он разгадал в музыке средство возбуждать усталые нервы, он этим сделал музыку больной". Возрождение духа музыки Ницше связал сперва с возрождением личности. Симптомом возрождения признал Вагнера, сумевшего, по его словам, "отравить болезнью даже и музыку".
Ницше пришел к музыке, анализируя дионисические культы древности.
Ницше первый заговорил о возвратном приближении Вечности - о втором пришествии - кого, чего?.. И сказал больше всех не словами; сказал молчанием, улыбкой - "ночною песней" и обручением с Вечностью: только от нее хотел он детей: и потому он хотел - вечных детей; и потому-то боролся с гробовым складом обломков, заваливших нашу душу, - боролся со всем складом современности. Не косметические румяна - краски его слов; песня о возможном счастье в лицо предстоящей смерти: но смерть нарядилась в его слова: перед нами косметика ницшеанства; и мы верим, что когда принимаем его - его принимаем, когда боремся - с ним боремся.
А лик его - все тот же - смеется и плачет, грозит и благословляет, вспыхивает криком и угасает в безмерном страдании: "Или, или, ламма савахвани!" Руки раскинутые - распятые руки - благословляют нас. Странен жест, с которым, непонятый, прошел он тут - среди нас: с таким жестом висят на кресте, но и возносятся; такой жест создает боль: но благословляет - он же; с ним молятся, им проклинают...
Какой, там, стоит он? - Какой?
Если Христос распят человечеством, не услышавшим призыва к возрождению, - в Ницше распято смертью само человечество, устремленное к будущему: и мы уж не можем вернуться - мы должны идти на распятие - должны: смерть, тихо разлагающая нас, пока мы спим, распинает нас при нашем пробуждении, мстя за долгий сон: и борьба с ней - на кресте; мы должны идти к Голгофе нашей души, потому что только с Голгофы открывается нам окрестность будущего - должны, если вообще мы хотим будущего; и Ницше, сам распятый, зовет нас к нашему долгу: я не знаю более благородного, более страшного, более возвышенного пути, более вещей судьбы. Ницше сам себя распял.
Как знать, может быть, в его кресте возродится другой крест, собиравший вокруг себя народы и теперь... поруганный.
Крест Ницше - в упорстве роста в нем новых переживаний без возможности сказаться им в ветхом образе вырождающегося тела.
С Ницше мы или он без нас?
Нет, мы не с ним.
Мы уже предали его путь: в хорошо известные закоулки свернули мы, гибельные для детей наших. Нам было совестно свертывать с рокового пути; потому описали мы порядочную дугу и оказались у родного очага в халате, в туфлях, со стаканом чая; а хитрую параболу, описанную трусливости ради, назвали мы преодолением Ницше, уверяя себя и других, что Ницше остался у нас за плечами: комфортабельное преодоление!
Вперед зовем мы: надо бы это вперед назвать назад.
И потому-то в другом "назад" - действительное "вперед"!
Маска и лицо встречает нас в Ницше: то лицо, то маска глядит на нас со страниц его книг; маска - экзотизм; лицо - стремление к дальним ценностям: к вечным ценностям, отошедшим от нас в даль прошлого и будущего. Куда идти - в прошлое или будущее? Но ухождение в прошлое - мнимое ухождение: оно - только предлог стояния на месте и во имя действительного стремления к возрождению Ницше предаст анафеме прошлое, видя в нем уловку настоящего, отказавшегося от борьбы со смертью - настоящего без Голгофы. От настоящего, именующего себя прошлым, - струится для него зараза и разложение: и вот в черной маске мстителя стоит он перед старыми ценностями. Сорвите маску с его слов - не увидите ли вы, что проклятие старому часто непонятая любовь: так люди, потерявшие близких, способны казаться равнодушными к тому, над чем сжимается их сердце.
Вся деятельность Ницше разбивается на два периода: декадентский и на период написания "Заратустры". Промежуточным периодом оказывается стремление Ницше опереться на социологические данные. Первый период окрашен влиянием Вагнера и Шопенгауэра: тут у чего еще буржуазный склад мысли. Приветствуя пробуждение в культуре "духа музыки", он указывает на Вагнера как на знамение эпохи, как на провозвестника мистерии жизни. И незаметно для себя заслоняет мистерию жизни подмостками сцены: ритм становится у него судорогой. Гостеприимно принимает он смерть под свое покровительство в лице богоподобных мясников "Кольца" - на самом деле актеров, только актеров. Так пробуждение ритма смешивает он с вагнеровской позой - гениальной позой, но - позой. И вырастает для Ницше апофеоз безобразия - Вагнер. Тут осознает он в себе декадента: неспроста же проклял он Вагнера и его напыщенную риторику декадентства. Себя проклял в себе самом. "Ах, этот старый разбойник! - восклицает он по адресу Вагнера. - Он разгадал в музыке средство возбуждать усталые нервы, он этим сделал музыку больной". Возрождение духа музыки Ницше связал сперва с возрождением личности. Симптомом возрождения признал Вагнера, сумевшего, по его словам, "отравить болезнью даже и музыку".
Ницше пришел к музыке, анализируя дионисические культы древности.
|
|