Скачать 6.42 Кбайт
Язык и специфика человеческого бытия
И не просто языка, а некоего его особенного региона, имеющего фундаментальную рефлексивную структуру, парадоксальным образом НЕОСОЗНАВАЕМУЮ до того, как человек начинает интересоваться языком как таковым, как предметом исследования. Этот рефлексивный регион языка – система шифтеров, слов, которые указывают САМИ НА СЕБЯ, при этом являясь как бы «пустыми». Так устроено местоимение «Я» - оно указывает на само себя в момент его произнесения, и только в этот момент, так как в следующий момент ТО ЖЕ СЛОВО ИСПОЛЬЗУЕТСЯ НАШИМ СОБЕСЕДНИКОМ УЖЕ ДЛЯ ОБОЗНАЧЕНИЯ СЕБЯ В МОМЕНТ ПРОИЗНЕСЕНИЯ. То есть слово, имя «Я» не имеет фиксированного объектного значения, это значение мгновенно меняется в зависимости от того, кем и когда оно произносится. Это невозможно с именами существительными, именами других вещей мира.
Таким образом, сначала человек не осознавая, использует рефлексивность, и только затем рефлектирует, СОЗНАЕТ СОЗНАТЕЛЬНО. То есть парадокс задан с самого начала – человек, БЛАГОДАРЯ УЖЕ БЫТОВОМУ ЯЗЫКУ, сознает не осознавая это. Местоимение «Я» сначала действует таким, почти «автоматическим» образом. Только ЗАТЕМ оно может подвергаться другим процедурам, в частности дополнительной, вторичной субстантивации, когда оно, скажем, превращается в философскую категорию в новоевропейской картезианской традиции. Другими словами только шифтерность языка создает условия возможности как философской, так и любой другой рефлексии. Причем, в отличии от тех элементов языка, которые ОТНОСИТЕЛЬНЫ, в зависимости от структуры того, или иного языка (см выше), личные местоимения являются подлинными языковыми универсалиями – вообще НЕ существует языков без морфологически выделенных личных местоимений, хотя есть языки, в которых, например, не обнаруживается морфологического (только синтаксическое) различие между глаголом и именем существительным, и т.д.
Есть ли принципиальные различия между языками, это довольно старый вопрос договоренности о том, что считать принципиальным. В данном случае важно именно то, что называют языковыми универсалиями, то есть тот слой языка, который общ всем языкам мира. А почти все языки мира сейчас находятся под наблюдением лингвистического сообщества.
Так вот именно различительные, бинарные и автореферентные (рефлексивные) структуры, то есть структуры фонологические, имена собственные, дейктические (пространственно-временные указатели «вот», «там», «здесь», «сейчас» и пр.) и шифтерные (местоименные) структуры принадлежат к важнейшим языковым универсалиям. Глагол и имя могут морфологически не различаться в некоторых языках, отношения времени могут быть выражаемы не глаголом, а именем существительным с «временным» аффиксом и т.д. и т.п. Но фонологические бинарные отношения, собственные имена и личные местоимения есть в каждом языке, независимо от его структуры.
Это не только эмпирический факт, а факт самих условий мыслимости человеческого языка как такового. Язык пчел, или любой другой гипотетический язык животных будет отличаться от человеческого тем, что, как, скажем, у пчел, на нем можно передать сообщение о местоположении цветка, НО НЕЛЬЗЯ ПЕРЕДАТЬ СООБЩЕНИЕ О САМОМ ЭТОМ СООБЩЕНИИ. Именно эта метаязыковая способность, фундаментальная рефлексивность языка уникальна и специфична для человека.
Другими словами, «Нет ничего в сознании, чего бы раньше не было в языке». Подчеркиваю — в сознании. С мышлением дело обстоит, наверное, сложнее. Мышление есть и у животных. Но животные не уничтожают методично и немотивированно свою среду и себе подобных. Другими словами, животные – только жертвы лингвистической катастрофы, а человек ее носитель, и жертва, и палач одновременно.
Таким образом, сначала человек не осознавая, использует рефлексивность, и только затем рефлектирует, СОЗНАЕТ СОЗНАТЕЛЬНО. То есть парадокс задан с самого начала – человек, БЛАГОДАРЯ УЖЕ БЫТОВОМУ ЯЗЫКУ, сознает не осознавая это. Местоимение «Я» сначала действует таким, почти «автоматическим» образом. Только ЗАТЕМ оно может подвергаться другим процедурам, в частности дополнительной, вторичной субстантивации, когда оно, скажем, превращается в философскую категорию в новоевропейской картезианской традиции. Другими словами только шифтерность языка создает условия возможности как философской, так и любой другой рефлексии. Причем, в отличии от тех элементов языка, которые ОТНОСИТЕЛЬНЫ, в зависимости от структуры того, или иного языка (см выше), личные местоимения являются подлинными языковыми универсалиями – вообще НЕ существует языков без морфологически выделенных личных местоимений, хотя есть языки, в которых, например, не обнаруживается морфологического (только синтаксическое) различие между глаголом и именем существительным, и т.д.
Есть ли принципиальные различия между языками, это довольно старый вопрос договоренности о том, что считать принципиальным. В данном случае важно именно то, что называют языковыми универсалиями, то есть тот слой языка, который общ всем языкам мира. А почти все языки мира сейчас находятся под наблюдением лингвистического сообщества.
Так вот именно различительные, бинарные и автореферентные (рефлексивные) структуры, то есть структуры фонологические, имена собственные, дейктические (пространственно-временные указатели «вот», «там», «здесь», «сейчас» и пр.) и шифтерные (местоименные) структуры принадлежат к важнейшим языковым универсалиям. Глагол и имя могут морфологически не различаться в некоторых языках, отношения времени могут быть выражаемы не глаголом, а именем существительным с «временным» аффиксом и т.д. и т.п. Но фонологические бинарные отношения, собственные имена и личные местоимения есть в каждом языке, независимо от его структуры.
Это не только эмпирический факт, а факт самих условий мыслимости человеческого языка как такового. Язык пчел, или любой другой гипотетический язык животных будет отличаться от человеческого тем, что, как, скажем, у пчел, на нем можно передать сообщение о местоположении цветка, НО НЕЛЬЗЯ ПЕРЕДАТЬ СООБЩЕНИЕ О САМОМ ЭТОМ СООБЩЕНИИ. Именно эта метаязыковая способность, фундаментальная рефлексивность языка уникальна и специфична для человека.
Другими словами, «Нет ничего в сознании, чего бы раньше не было в языке». Подчеркиваю — в сознании. С мышлением дело обстоит, наверное, сложнее. Мышление есть и у животных. Но животные не уничтожают методично и немотивированно свою среду и себе подобных. Другими словами, животные – только жертвы лингвистической катастрофы, а человек ее носитель, и жертва, и палач одновременно.
|
|