Скачать 76.22 Кбайт
Падение
Они поднимаются медленно, но вот уже приближается первый из
mhu. Лицо у него растерянное, наполовину прикрытое рукой, и я
читаю на нем печаль о всеобщей участи и горькое отчаяние, ибо он
не может избегнуть ее. А я - я жалею, но не даю отпущения
грехов, я понимаю, но не прощаю, и, главное, ах, я чувствую
наконец, что мне поклоняются.
Ну да, конечно, я волнуюсь, как же мне лежать спокойно? Мне
надо подняться выше вас, и мои мысли возносят меня. В те ночи,
вернее, в рассветные часы, так как падение происходит на заре, я
выхожу на улицу и стремительным шагом иду вдоль каналов. В
побледневшем небе тоньше становятся слоистые скопления перьев,
голуби поднимаются немного выше, над крышами брезжит розовый
свет, рождается новый день творения моего. На Дамраке в сыром
воздухе дребезжит звонок первого трамвая, возвещая пробуждение
жизни на краю Европы, в которой в это самое время сотни
миллионов людей, моих подданных, с трудом просыпаются, чувствуя
горечь во рту, и встают, чтобы идти туда, где их ждет
безрадостный труд. А я парю тогда в мыслях над всем этим
континентом, который неведомо для себя подвластен мне, я впиваю
мутный, как абсент,
[333]
свет нарождающегося дня, и, опьянев от злобных своих слов, я
счастлив, - счастлив, говорю я вам, я запрещаю вам сомневаться,
что я счастлив, я смертельно счастлив! О солнце, песчаные берега
морей и океанов и острова, овеваемые пассатами, молодость,
воспоминания о которой приводят в отчаяние.
Извините, я лягу опять. Боюсь, что очень взволновался. Но я
все-таки не плачу. Иной раз совсем растеряешься, сомневаешься в
самом очевидном, даже когда откроешь секрет счастливой жизни.
Тот выход, какой я нашел, конечно, не назовешь идеальным. Но
когда тебе опротивела твоя жизнь, когда знаешь, что надо жить по-
другому, выбора у тебя нет, не правда ли? Что сделать, чтобы
стать другим? Невозможно это. Надо бы уйти от своего "я", забыть
о себе ради кого-нибудь, хотя бы раз, только один раз. Но как
это сделать? Не вините меня чересчур строго. Я как тот старик
нищий, который все не выпускал моей руки, получив от меня
милостыню на террасе кафе. "Ах, не сердитесь, - говорил он, - не
потому до этого доходишь, что ты плохой человек, да вот свет в
глазах померк". Да, померк у нас в глазах свет, погасли утренние
зори, утратили мы святую невинность, которой прощаются ее грехи.
Смотрите, снег пошел! О, надо мне пойти прогуляться. Спящий
Амстердам, белый его покров в ночи, мрачная чернота каналов под
заснеженными мостиками, пустынные улицы, мои приглушенные
шаги... Очень хороша вся эта мимолетная чистота - ведь завтра
будет грязь. Видите, какие огромные белые хлопья распушились за
окнами. Это, конечно, голуби. Милые, они решились наконец
спуститься! Покрыли и воду и крыши густым слоем белых перьев,
трепещут у каждого окна. Какое нашествие! Будем надеяться, что
они принесут нам благую весть. Все, все будут спасены, да, а не
только избранные, богатства и бремя труда разделят между всеми,
и с нынешнего дня вы каждую ночь будете спать на полу ради меня.
Полная гармония, чего там! Признайтесь, однако, что вы
обомлеете, если с неба спустится колесница и я вознесусь на ней
или вот снег вдруг запылает огнем. Вы не верите в чудеса? Я
тоже. Но мне все же необходимо пройтись.
Хорошо, хорошо. Я буду лежать спокойно, не тревожьтесь. Да
вы и не очень-то доверяйте моему волнению, моему умилению и
бредовым моим речам. Они целенаправленны. Погодите, теперь вы
расскажете мне о себе, и тогда я узнаю, достиг ли я своей
страстной исповедью хотя бы одной из своих целей. Я все надеюсь,
что когда-нибудь моим собеседником окажется полицейский и он
`peqrser меня за кражу "Неподкупных судей". За все остальное
никто не может меня арестовать, верно? Но эта кража подпадает
под действие закона, и я уж постарался, чтобы меня сочли
сообщником: я укрываю у себя драгоценную картину и показываю ее
первому встречному. Так вы, значит, можете меня арестовать - это
будет хорошее начало. Может быть, займутся потом и всем
остальным, может быть, отрубят мне голову, и я избавлюсь от
страха смерти, буду спасен. Вы поднимете над собравшейся толпою
зрителей мою еще не тронутую тлением голову, чтобы они ее
узнали, и вновь я возвышусь над ними, как
[334]
образцовый преступник. Все будет кончено, я завершу потихоньку
свой путь лжепророка, вопиющего в пустыне и не желающего выйти
из нее.
Но вы, конечно, не полицейский - это было бы слишком просто
Да что вы?.. Адвокат? А знаете, я так и думал. Стало быть,
странная симпатия, которую я почувствовал к вам, имела свои
основания. Вы занимаетесь в Париже прекрасной деятельностью. Я
так и знал, что мы с вами из одного племени. Ведь мы все похожи
друг на друга, говорим без умолку, в сущности не обращаясь ни к
кому, и всегда сталкиваемся с одними и теми же вопросами, хотя и
знаем заранее ответы на них.
mhu. Лицо у него растерянное, наполовину прикрытое рукой, и я
читаю на нем печаль о всеобщей участи и горькое отчаяние, ибо он
не может избегнуть ее. А я - я жалею, но не даю отпущения
грехов, я понимаю, но не прощаю, и, главное, ах, я чувствую
наконец, что мне поклоняются.
Ну да, конечно, я волнуюсь, как же мне лежать спокойно? Мне
надо подняться выше вас, и мои мысли возносят меня. В те ночи,
вернее, в рассветные часы, так как падение происходит на заре, я
выхожу на улицу и стремительным шагом иду вдоль каналов. В
побледневшем небе тоньше становятся слоистые скопления перьев,
голуби поднимаются немного выше, над крышами брезжит розовый
свет, рождается новый день творения моего. На Дамраке в сыром
воздухе дребезжит звонок первого трамвая, возвещая пробуждение
жизни на краю Европы, в которой в это самое время сотни
миллионов людей, моих подданных, с трудом просыпаются, чувствуя
горечь во рту, и встают, чтобы идти туда, где их ждет
безрадостный труд. А я парю тогда в мыслях над всем этим
континентом, который неведомо для себя подвластен мне, я впиваю
мутный, как абсент,
[333]
свет нарождающегося дня, и, опьянев от злобных своих слов, я
счастлив, - счастлив, говорю я вам, я запрещаю вам сомневаться,
что я счастлив, я смертельно счастлив! О солнце, песчаные берега
морей и океанов и острова, овеваемые пассатами, молодость,
воспоминания о которой приводят в отчаяние.
Извините, я лягу опять. Боюсь, что очень взволновался. Но я
все-таки не плачу. Иной раз совсем растеряешься, сомневаешься в
самом очевидном, даже когда откроешь секрет счастливой жизни.
Тот выход, какой я нашел, конечно, не назовешь идеальным. Но
когда тебе опротивела твоя жизнь, когда знаешь, что надо жить по-
другому, выбора у тебя нет, не правда ли? Что сделать, чтобы
стать другим? Невозможно это. Надо бы уйти от своего "я", забыть
о себе ради кого-нибудь, хотя бы раз, только один раз. Но как
это сделать? Не вините меня чересчур строго. Я как тот старик
нищий, который все не выпускал моей руки, получив от меня
милостыню на террасе кафе. "Ах, не сердитесь, - говорил он, - не
потому до этого доходишь, что ты плохой человек, да вот свет в
глазах померк". Да, померк у нас в глазах свет, погасли утренние
зори, утратили мы святую невинность, которой прощаются ее грехи.
Смотрите, снег пошел! О, надо мне пойти прогуляться. Спящий
Амстердам, белый его покров в ночи, мрачная чернота каналов под
заснеженными мостиками, пустынные улицы, мои приглушенные
шаги... Очень хороша вся эта мимолетная чистота - ведь завтра
будет грязь. Видите, какие огромные белые хлопья распушились за
окнами. Это, конечно, голуби. Милые, они решились наконец
спуститься! Покрыли и воду и крыши густым слоем белых перьев,
трепещут у каждого окна. Какое нашествие! Будем надеяться, что
они принесут нам благую весть. Все, все будут спасены, да, а не
только избранные, богатства и бремя труда разделят между всеми,
и с нынешнего дня вы каждую ночь будете спать на полу ради меня.
Полная гармония, чего там! Признайтесь, однако, что вы
обомлеете, если с неба спустится колесница и я вознесусь на ней
или вот снег вдруг запылает огнем. Вы не верите в чудеса? Я
тоже. Но мне все же необходимо пройтись.
Хорошо, хорошо. Я буду лежать спокойно, не тревожьтесь. Да
вы и не очень-то доверяйте моему волнению, моему умилению и
бредовым моим речам. Они целенаправленны. Погодите, теперь вы
расскажете мне о себе, и тогда я узнаю, достиг ли я своей
страстной исповедью хотя бы одной из своих целей. Я все надеюсь,
что когда-нибудь моим собеседником окажется полицейский и он
`peqrser меня за кражу "Неподкупных судей". За все остальное
никто не может меня арестовать, верно? Но эта кража подпадает
под действие закона, и я уж постарался, чтобы меня сочли
сообщником: я укрываю у себя драгоценную картину и показываю ее
первому встречному. Так вы, значит, можете меня арестовать - это
будет хорошее начало. Может быть, займутся потом и всем
остальным, может быть, отрубят мне голову, и я избавлюсь от
страха смерти, буду спасен. Вы поднимете над собравшейся толпою
зрителей мою еще не тронутую тлением голову, чтобы они ее
узнали, и вновь я возвышусь над ними, как
[334]
образцовый преступник. Все будет кончено, я завершу потихоньку
свой путь лжепророка, вопиющего в пустыне и не желающего выйти
из нее.
Но вы, конечно, не полицейский - это было бы слишком просто
Да что вы?.. Адвокат? А знаете, я так и думал. Стало быть,
странная симпатия, которую я почувствовал к вам, имела свои
основания. Вы занимаетесь в Париже прекрасной деятельностью. Я
так и знал, что мы с вами из одного племени. Ведь мы все похожи
друг на друга, говорим без умолку, в сущности не обращаясь ни к
кому, и всегда сталкиваемся с одними и теми же вопросами, хотя и
знаем заранее ответы на них.
|
|