Конечно, весьма маловероятно, что его нет — но все же его может не быть. И как таковое оно поэтому должно быть подвергнуто редукции. Остается же лишь актуальное чистое сознание.
И вот кажется, что мы как будто бы нашли какое-то решение: руководящее понятие при отграничении чистого сознания от всего остального— это, во-первых, понятие онтической трансценденции, а кроме того, те понятия теоретико-познавательной трансценденции, которые мы образуем в связи с односторонностью и т.д. Но почему Гуссерль использует оба понятия трансценденции, которые он хотя и различает содержательно — как это ясно из вышесказанного, — но терминологически друг от друга не отграничивает. Разве не мог бы он удовольствоваться онтическим понятием? Ведь эта трансценденция является решающей в определении чисто предметного различия между сознанием и не-сознанием. Но для того, чтобы знать, что нечто — как, например, материальная вещь, о которой Гуссерль и утверждает это expressis verbis, — столь сущностно отличается от сознания, что она не есть и не может быть его «реальной (reell) составной частью», для этого все же нужно знать, что есть нечто и, в особенности, какова его сущность. Но как — исходя из позиции Гуссерля — можно это знать? На основе опыта или результатов позитивных наук. Да, но на них Гуссерль мог бы ссылаться только до проведения редукции. Но как только редукция проведена, это знание об онтически трансцендентном должно быть «заключено в скобки», так что ссылаться на него уже нельзя. Фундамент разделения сознания и не-сознания и, вместе с тем, по меньшей мере основание определения объема редукции становятся шаткими. В некотором смысле все нужно начинать заново. Но как? Или же знание о сущности трансцендентного следует добыть на пути онтологического анализа? На первый взгляд кажется, что это действительно так, что онтология в гуссерлевом смысле призвана давать нам априорное знание о сущности (или об идее) предметов. Но ведь онтологии тоже подвергаются редукции, и поэтому после редукции ссылаться на них нельзя. Таким образом, ситуация не меняется ни на йоту. На основании постижения сущности некоего предмета на трансцендентально редуцированной почве нельзя утверждать, что этот предмет онтически трансцендентен по отношению к сознанию. Следовательно, нужно искать другой путь. И он, как будто бы, открывается, когда мы отказываемся от ссылок на сущность (идею) этого предмета и ставим вопрос о способе его данности в соответствующих переживаниях. Гуссерль действительно вступает на этот путь, и он приводит его к разобранным мною ранее теоретико-познавательным понятиям трансценденции. Отправляясь отсюда, через анализ, скажем, внешнего восприятия, можно узнать, что физическая вещь в теоретико-познавательном смысле «трансцендентна», то есть своими качествами выступает за пределы данного в соответствующем восприятии. И здесь, если мы уже знаем, что составляет или может составлять «реальную (reell) составную часть» переживания, мы могли бы решить, что — если оно вообще существует — не может составлять «реальную составную часть» переживания.
Тогда на этом пути выяснилось бы, почему Гуссерль использует два понятия трансценденции и в определенной мере колеблется между ними. Это еще не значит, что на этом новом пути уже преодолены все трудности. Потому что и здесь остается верным: для того, чтобы правильно провести редукцию, мы уже должны знать, что относится к сущности чистого сознания,; но только редукция должна впервые сделать для нас возможным познавательный доступ к постижению чистого сознания в его сущности, только она впервые может позволить нам вынести решение о том, что есть и что не есть реальная (reell) составная часть чистого сознания, а значит, только она впервые может сделать возможным решение о своем собственном объеме. Не следует ли тогда сказать, что сама редукция вначале проводится, так сказать, лишь в экспериментальном порядке, и только в ходе исследования подвергается корректировке и тогда определяет смысл и объем применения понятия онтической трансценденции?
Предположим, что понятие реальной составной части чистого сознания определено. Но решено ли уже тем самым, что в каждом случае образует такую «составную часть» переживания? Отнюдь нет! Потому что лишь теперь передо мною встает вопрос: что есть то, что может быть постигнуто в имманентном восприятии? Что есть действительно имманентно данное, причем данное так, что является достоверным, что оно есть реальная составная часть моего моментального переживания? Что принадлежит единству переживания? Скажем, воспринятая вещь ему не принадлежит — она трансцендентна, говорит нам Гуссерль. Ну а аспект вещи, который я сейчас имею? Он, конечно, — не физическое; но не есть ли он уже ipso facto элемент сознания? Аспект, который я имею, — это не воспринятая физическая вещь, он есть нечто, что я переживаю, когда воспринимаю соответствующую вещь. Но говорит ли это в пользу того, что он есть реальная составная часть восприятия? Поскольку он имеет в своем содержании цветовые элементы, Брентано, вероятно, назвал бы его «физическим феноменом».