.. Ой, не входите, я католичка! – И дергает цепочку на шее так, что крестик вылетает из-за пазухи и выстреливает вверх пропавшей облаткой! Макмерфи взмахивает рукой перед самым ее носом. Она визжит, сует крестик в рот и зажмуривается, словно сейчас ее оглоушат, и так замирает, белая, как бумага, если не считать родимого пятна – а оно стало еще темнее, будто всосало в себя всю кровь из тела. Когда она наконец открывает глаза, прямо перед ними все та же мозолистая рука и на ней – красная облатка.

– ...Поднять эту лейку, что вы уронили. – И подает другой рукой.

Воздух выходит из сестры с громким свистом. Она берет у него графин.

– Спасибо. Спокойной ночи, спокойной ночи. – И закрывает дверь перед носом следующего, с облатками на сегодня все.

В спальне Макмерфи бросает облатку мне на постель.

– Хочешь свой леденчик, вождь?

Я трясу головой, и он щелчком сбрасывает ее с кровати, будто это вредное насекомое. Она скачет по полу и трещит, как кузнечик. Макмерфи раздевается на ночь. Под рабочими брюками у него угольно-черные шелковые трусы, сплошь покрытые большими белыми красноглазыми китами. Увидел, что я смотрю на трусы, и улыбается.

– Подарила одна студентка из Орегонского университета – с литературного отделения, вождь. – Он щелкает по животу резинкой. – Потому, говорит, что я символ.

Руки, шея и лицо у него загорелые, все заросли курчавыми оранжевыми волосами. На широких плечах наколки: на одном – «боевые ошейники»[Боевые ошейникиПрозвище морских пехотинцев.] и черт с красным глазом, красными рогами и винтовкой «М-1», на другом – веером покерная комбинация, тузы и восьмерки. Он кладет скатанную одежду на тумбочку рядом с моей кроватью и взбивает свою подушку. Кровать ему дали рядом со мной.

Залезает в постель и говорит мне:

– Давай на боковую, а то вон черный идет вырубать свет. Оглядываюсь: идет санитар Гивер, – скидываю туфли и забираюсь в постель, как раз когда он подходит, чтобы привязать меня простыней поперек тела. Кончив со мной, он в последний раз оглядывает спальню, хихикает и гасит свет.

В спальне почти темно, только свет с поста в коридоре припорошил ее белым. Я различаю рядом Макмерфи, он дышит глубоко и ровно, одеяло на нем приподымается и опадает. Дышит все медленней и медленней, и мне кажется, что он уже спит. Потом с его кровати доносится тихий горловой звук, как будто всхрапнула лошадь. Он не спит и тихо смеется над чем-то. Потом перестает смеяться и шепчет:

– Ну ты и встрепенулся, вождь, когда я сказал тебе, что черный идет. А говорили, глухой.



Первый раз за много-много времени я лег спать без красной облатки (если прячусь, чтобы не принимать ее, ночная сестра с родимым пятном посылает на охоту за мной санитара Гивера, он держит меня лучом фонаря, покуда она готовит шприц), поэтому когда проходит санитар со своим фонарем, прикидываюсь спящим.

Если принял красную облатку, ты не просто засыпаешь: ты парализован сном и, что бы вокруг тебя ни творилось, проснуться не можешь. Потому они и дают мне облатку – в старом отделении я просыпался по ночам и видел, какие злодейства они творят над спящими больными.

Лежу тихо, дышу медленно, жду, что будет. До чего же темно, слышу, потихоньку ходят там на резиновых подошвах; раза два заглядывают в спальню, светят на каждого фонариком. Я с закрытыми глазами, не сплю. Слышу вопли сверху, из буйного: уу-уу-уу-у – кого-то подключили для приема кодовых сигналов.

– Эх, пивка, что ли, ночь впереди длинная, – слышу, шепчет один санитар другому. Резиновые подошвы упискивают к сестринскому посту, там холодильник. – Любишь пиво, штучка с родинкой? Ночь-то длинная.

Человек наверху замолк. Низкий вой машин в стенах все тише, тише и сгуделся вовсе. Тишина в больнице – только мягкий, войлочный рокот где-то далеко в утробе дома, звук, которого я раньше не замечал, – вроде того, что слышишь ночью на плотине большой электростанции. Басовитая, неуемная, зверская мощь.

Толстый черный санитар стоит в коридоре, мне его видно, оглядывается вокруг и хихикает. Медленно идет к двери в спальню, вытирает влажные серые ладони о подмышки. Свет с сестринского поста рисует его фигуру на стене спальни – большая, как слон, и становится меньше, когда он подходит к двери и заглядывает к нам. Опять хихикает, отпирает шкафчик с предохранителями у двери, лезет туда.

– О так от, детки, спите крепко.

Поворачивает ручку, и весь пол уходит из-под двери, где он стоит, опускается вниз, как платформа в элеваторе!

Ничего не движется, кроме пола спальни, и мы уплываем от стен, от двери и окон палаты быстрым ходом – кровати, тумбочки и остальное. Механизмы – наверно, зубчатые колеса и зубчатые рельсы по всем четырем углам шахты – смазаны до полной бесшумности. Слышу только дыхание больных да рокот под нами все ближе. Свет из двери за полкилометра от нас – всего лишь крупинка – осыпал стены шахты наверху тусклой пылью. Тускнеет, тускнеет, а потом далекий крик доносится к нам, отражаясь от стен шахты: «Не входите!» – И полная темнота.