Скачать 7.89 Кбайт
От науки к литературе. Нельзя изречь свою мысль, не осмысляя свою речь
Но качества эти нельзя перенести в дискурс - разве что посредством фокуса, чисто метонимического приема, когда научная осмотрительное!'ь лишь имитируется в речи. В любом высказывании подразумевается его субъект - выражает ли он себя открыто и прямо, говоря Lя¦, либо косвенно, обозначая себя Lон¦, или вообще никак, пользуясь безличными оборотами. Все это чисто грамматические уловки, от которых зависит лишь то, как субъект формируется в дискурсе, то есть каким образом (театрально или фантазматически) он представляет себя другим людям с помощью грамматических категорий; следовательно, ими обозначаются разные формы воображаемого. Наиболее коварная из них - привативная форма; она-то как раз и используется обычно в научном дискурсе, из которого ученый объективности ради самоустраняется;
однако устраняется всякий раз только Lличность¦ (с ее переживаниями, страстями, биографией), но ни в коем случае не субъект. Наоборот, субъект, можно сказать, обретает себя именно в акте самоустранения, которому он демонстративно подвергает свою личность, так что на уровне дискурса - а это роковой уровень, не следует забывать, - - объективность оказывается просто одной из форм воображаемого. В сущности, только полная формализация научного дискурса (разумеется, речь идет о дискурсе гуманитарных наук, так кяк D других науках это уже в значительной мере достигнуто) гарантировала бы от проникновения в него воображаемого - если только, конечно, наука не решится пользоваться этим воображаемым вполне осознанно, что достигается лишь в письме; одно лишь письмо способно рассеять неискрепность, тяготеющую над любым языком, который не сознает себя.
Далее, лишь в письме -- это можно считать его предварительным определением - - язык осуществляется во всей своей целостности. Пользоваться научным дискурсом как орудием мысли - значит предполагать, что существует некий нейтральный уровень языка, а те или иные специальные языки, например литературный или поэтический, суть производные от него, выступающие как отклонения от нормы или как украшения речи;
такой нейтральный уровень служил бы основным кодом для всех Lэксцентрических¦ языков, а они были бы просто его частными субкодами. Отождествляя себя с эгим основным кодом, на котором якобы зиждется всякая норма, научный дискурс присваивает себе высший ав-юритет, оспаривать который как раз и призвано письмо; действительно, в понятии письма содержится представление о языке как об обширной системе кодов, ни один из которых не является привилегированным или. если угодно, центральным; составные части этой системы находятся между собой в отношении Lплавающей иерархии¦. Научный дискурс считает себя высшим кодом -письмо же стремится быть всеобъемлющим кодом, включающим в себя даже саморазрушительные силы. Поэтому только письмо способно сокрушить утверждаемые наукой теологические представления, отвергнуть террор отеческого авторитета, что несут в себе сомнительные Lистины¦ содержательных посылок и умозаключений, открыть для исследования все пространство языка, со всеми его нарушениями логики, смешениями кодов, их взаимопере-ходами, диалогом, взаимным пародированием; только письмо способно противопоставить самоуверенности ученого - в той мере, в какой его устами Lвещает¦ наука, то, что Лотреамон называл Lскромностью¦ писателя.
Наконец, на пути между наукой и письмом есть еще и гретья область, которую науке предстоит вновь освоить, область удовольствия. В рамках цивилизации, всецело основаной на монотеизме и идее Греха, где всякая ценность создается страданием и трудом, слово это звучит плохо в нем слышится нечто легкомысленное. низменное, неполноценное. Кольридж писал: LА poem is that species of composition which is opposed to works of science, by purposing, for its immediate object, pleasure, not truth¦ *,- двусмысленное заявление, так как в нем хотя и признается в какой-то мере эротическая природа поэтического произведения (литературы), но ей по-прежнему отводится особый, как бы поднадзорный, участок, отгороженный от основной территории, где властвует истина. Между тем Lудовольствие¦ (сегодня мы охотнее это признаем) подразумевает гораздо более широкую, гораздо более значительную сферу опыта, нежели просто удовлетворение Lвкуса¦. До сих пор, однако, никогда не рассматривалось всерьез удовольствие от языка; о нем, по-своему, еще имела некоторое представление античная Риторика, учредив особый жанр речи, рассчитанный на зрелищный эффект,- эпидейкти-ческий жанр; классическое же искусство, на словах вменяя себе в обязанность Lнравиться¦ (Расин: LПервое правило - нравиться...¦), на деле всячески ограничивало этот принцип рамками Lестественности¦; одно лишь барокко, чей литературный опыт всегда встречал в нашем обществе (по крайней мере, во французском) отношение в лучшем случае терпимое, отважилось в какой-то мере разведать ту область, которую можно назвать Эросом языка. Научный дискурс далек от таких попыток: ведь, допустив их возможность, ему пришлось бы отказаться от своих привилегий, гарантированных социальным институтом, и покорно возвратиться в лоно Lлитературной жизни¦, о которой Бодлер писал, по поводу Эдгара По, что Lтолько в этой стихии и могут дышать некоторые изгои¦.
однако устраняется всякий раз только Lличность¦ (с ее переживаниями, страстями, биографией), но ни в коем случае не субъект. Наоборот, субъект, можно сказать, обретает себя именно в акте самоустранения, которому он демонстративно подвергает свою личность, так что на уровне дискурса - а это роковой уровень, не следует забывать, - - объективность оказывается просто одной из форм воображаемого. В сущности, только полная формализация научного дискурса (разумеется, речь идет о дискурсе гуманитарных наук, так кяк D других науках это уже в значительной мере достигнуто) гарантировала бы от проникновения в него воображаемого - если только, конечно, наука не решится пользоваться этим воображаемым вполне осознанно, что достигается лишь в письме; одно лишь письмо способно рассеять неискрепность, тяготеющую над любым языком, который не сознает себя.
Далее, лишь в письме -- это можно считать его предварительным определением - - язык осуществляется во всей своей целостности. Пользоваться научным дискурсом как орудием мысли - значит предполагать, что существует некий нейтральный уровень языка, а те или иные специальные языки, например литературный или поэтический, суть производные от него, выступающие как отклонения от нормы или как украшения речи;
такой нейтральный уровень служил бы основным кодом для всех Lэксцентрических¦ языков, а они были бы просто его частными субкодами. Отождествляя себя с эгим основным кодом, на котором якобы зиждется всякая норма, научный дискурс присваивает себе высший ав-юритет, оспаривать который как раз и призвано письмо; действительно, в понятии письма содержится представление о языке как об обширной системе кодов, ни один из которых не является привилегированным или. если угодно, центральным; составные части этой системы находятся между собой в отношении Lплавающей иерархии¦. Научный дискурс считает себя высшим кодом -письмо же стремится быть всеобъемлющим кодом, включающим в себя даже саморазрушительные силы. Поэтому только письмо способно сокрушить утверждаемые наукой теологические представления, отвергнуть террор отеческого авторитета, что несут в себе сомнительные Lистины¦ содержательных посылок и умозаключений, открыть для исследования все пространство языка, со всеми его нарушениями логики, смешениями кодов, их взаимопере-ходами, диалогом, взаимным пародированием; только письмо способно противопоставить самоуверенности ученого - в той мере, в какой его устами Lвещает¦ наука, то, что Лотреамон называл Lскромностью¦ писателя.
Наконец, на пути между наукой и письмом есть еще и гретья область, которую науке предстоит вновь освоить, область удовольствия. В рамках цивилизации, всецело основаной на монотеизме и идее Греха, где всякая ценность создается страданием и трудом, слово это звучит плохо в нем слышится нечто легкомысленное. низменное, неполноценное. Кольридж писал: LА poem is that species of composition which is opposed to works of science, by purposing, for its immediate object, pleasure, not truth¦ *,- двусмысленное заявление, так как в нем хотя и признается в какой-то мере эротическая природа поэтического произведения (литературы), но ей по-прежнему отводится особый, как бы поднадзорный, участок, отгороженный от основной территории, где властвует истина. Между тем Lудовольствие¦ (сегодня мы охотнее это признаем) подразумевает гораздо более широкую, гораздо более значительную сферу опыта, нежели просто удовлетворение Lвкуса¦. До сих пор, однако, никогда не рассматривалось всерьез удовольствие от языка; о нем, по-своему, еще имела некоторое представление античная Риторика, учредив особый жанр речи, рассчитанный на зрелищный эффект,- эпидейкти-ческий жанр; классическое же искусство, на словах вменяя себе в обязанность Lнравиться¦ (Расин: LПервое правило - нравиться...¦), на деле всячески ограничивало этот принцип рамками Lестественности¦; одно лишь барокко, чей литературный опыт всегда встречал в нашем обществе (по крайней мере, во французском) отношение в лучшем случае терпимое, отважилось в какой-то мере разведать ту область, которую можно назвать Эросом языка. Научный дискурс далек от таких попыток: ведь, допустив их возможность, ему пришлось бы отказаться от своих привилегий, гарантированных социальным институтом, и покорно возвратиться в лоно Lлитературной жизни¦, о которой Бодлер писал, по поводу Эдгара По, что Lтолько в этой стихии и могут дышать некоторые изгои¦.
|
|