Скачать 134 Кбайт
Над пропастью во ржи.
Увидел, что у нее на локте наклеен липкий пластырь. Пижама у нее без рукавов, потому я и увидел.
–Один мальчишка из нашего класса, Кэртис Вайнтрауб, он меня толкнул, когда я спускалась по лестнице в парк. Хочешь покажу? – И начала сдирать пластырь с руки.
–Не трогай! А почему он тебя столкнул с лестницы?
–Не знаю. Кажется, он меня ненавидит, – говорит Фиби. – Мы с одной девочкой, с Сельмой Эттербери, намазали ему весь свитер чернилами.
–Это нехорошо. Что ты – маленькая, что ли?
–Нет, но он всегда за мной ходит. Как пойду в парк, он – за мной. Он мне действует на нервы.
–А может быть, ты ему нравишься. Нельзя человеку за это мазать свитер чернилами.
–Не хочу я ему нравиться, – говорит она. И вдруг смотрит на меня очень подозрительно: – Холден, послушай! Почему ты приехал до с р е д ы?
–Что?
Да, с ней держи ухо востро. Если вы думаете, что она дурочка, вы сошли с ума.
–Как это ты приехал до среды? – повторяет она. – Может быть, тебя опять выгнали?
–Я же тебе объяснил. Нас отпустили раньше. Весь класс…
–Нет, тебя выгнали! Выгнали! – повторила она. И как ударит меня кулаком по коленке. Она здорово дерется, если на нее найдет. – Выгнали! Ой, Холден! – Она зажала себе рот руками. Честное слово, она ужасно расстроилась.
–Кто тебе сказал, что меня выгнали? Никто тебе не…
–Нет, выгнали! Выгнали! – И опять как даст мне кулаком по коленке. Если вы думаете, что было не больно, вы ошибаетесь. – Папа тебя убьет! – говорит. И вдруг шлепнулась на кровать животом вниз и навалила себе подушку на голову. Она часто так делает. Просто с ума сходит, честное слово.
–Да брось! – говорю. – Никто меня не убьет. Никто меня пальцем не… ну, перестань, Фиб, сними эту дурацкую подушку. Никто меня и не подумает убивать.
Но она подушку не сняла. Ее не переупрямишь никакими силами. Лежит и твердит:
–Папа тебя убьет. – Сквозь подушку еле было слышно.
–Никто меня не убьет. Не выдумывай. Во-первых, я уеду. Знаешь, что я сделаю? Достану себе работу на каком-нибудь ранчо, хоть на время. Я знаю одного парня, у его дедушки есть ранчо в Колорадо, мне там дадут работу. Я тебе буду писать оттуда, если только я уеду. Ну, перестань! Сними эту чертову подушку. Слышишь, Фиб, брось! Ну, прошу тебя! Брось, слышишь?
Но она держит подушку –и все. Я хотел было стянуть с нее подушку, но эта девчонка сильная как черт. С ней драться устанешь. Уж если она себе навалит подушку на голову, она ее не отдаст.
–Ну, Фиби, пожалуйста. Вылезай, слышишь? – прошу я ее. – Ну, брось… Эй, Уэзерфилд, вылезай, ну!
Нет, не хочет. С ней иногда невозможно договориться. Наконец я встал, пошел в гостиную, взял сигареты из ящика на столе и сунул в карман. Устал я ужасно.
22
Когда я вернулся, она уже сняла подушку с головы –я знал, что так и будет, – и легла на спину, но на меня и смотреть не хотела. Я подошел к кровати, сел, а она сразу отвернулась и не смотрит. Бойкотирует меня к черту, не хуже этих ребят из фехтовальной команды Пэнси, когда я забыл все их идиотское снаряжение в метро.
–А как поживает твоя Кисела Уэзерфилд? – спрашиваю. – Написала про нее еще рассказ? Тот, что ты мне прислала, лежит в чемодане. Хороший рассказ, честное слово!
–Папа тебя убьет.
Вдолбит себе что-нибудь в голову, так уж вдолбит!
–Нет, не убьет. В крайнем случае накричит опять, а потом отдаст в военную школу. Больше он мне ничего не сделает. А во-вторых, меня тут не будет. Я буду далеко. Я уже буду где-нибудь далеко – наверно, в Колорадо, на этом самом ранчо.
–Не болтай глупостей. Ты даже верхом ездить не умеешь.
–Как это не умею? Умею! Чего тут уметь? Там тебя за две минуты научат, – говорю. – Не смей трогать пластырь! – Она все время дергала пластырь на руке. – А кто тебя так остриг? – спрашиваю. Я только сейчас заметил, как ее по-дурацки остригли. Просто обкорнали.
–Не твое дело! – говорит. Она иногда так обрежет. Свысока, понимаете. – Наверно, ты опять провалился по всем предметам, – говорит она тоже свысока. Мне стало смешно. Разговаривает как какая-нибудь учительница, а сама еще только вчера из пеленок.
–Нет, не по всем, – говорю. – По английскому выдержал. – И тут я взял и ущипнул ее за попку. Лежит на боку калачиком, а зад у нее торчит из-под одеяла. Впрочем, у нее сзади почти ничего нет. Я ее не больно ущипнул, но она хотела ударить меня по руке и промахнулась.
И вдруг она говорит:
–Ах, зачем, зачем ты опять? – Она хотела сказать – зачем я опять вылетел из школы. Но она так это сказала, что мне стало ужасно тоскливо.
–О господи, Фиби, хоть ты меня не спрашивай! – говорю. – Все спрашивают, выдержать невозможно. Зачем, зачем… По тысяче причин! В такой гнусной школе я еще никогда не учился. Все напоказ. Все притворство. Или подлость. Такого скопления подлецов я в жизни не встречал. Например, если сидишь треплешься в компании с ребятами и вдруг кто-то стучит, хочет войти – его ни за что не впустят, если он какой-нибудь придурковатый, прыщавый.
–Один мальчишка из нашего класса, Кэртис Вайнтрауб, он меня толкнул, когда я спускалась по лестнице в парк. Хочешь покажу? – И начала сдирать пластырь с руки.
–Не трогай! А почему он тебя столкнул с лестницы?
–Не знаю. Кажется, он меня ненавидит, – говорит Фиби. – Мы с одной девочкой, с Сельмой Эттербери, намазали ему весь свитер чернилами.
–Это нехорошо. Что ты – маленькая, что ли?
–Нет, но он всегда за мной ходит. Как пойду в парк, он – за мной. Он мне действует на нервы.
–А может быть, ты ему нравишься. Нельзя человеку за это мазать свитер чернилами.
–Не хочу я ему нравиться, – говорит она. И вдруг смотрит на меня очень подозрительно: – Холден, послушай! Почему ты приехал до с р е д ы?
–Что?
Да, с ней держи ухо востро. Если вы думаете, что она дурочка, вы сошли с ума.
–Как это ты приехал до среды? – повторяет она. – Может быть, тебя опять выгнали?
–Я же тебе объяснил. Нас отпустили раньше. Весь класс…
–Нет, тебя выгнали! Выгнали! – повторила она. И как ударит меня кулаком по коленке. Она здорово дерется, если на нее найдет. – Выгнали! Ой, Холден! – Она зажала себе рот руками. Честное слово, она ужасно расстроилась.
–Кто тебе сказал, что меня выгнали? Никто тебе не…
–Нет, выгнали! Выгнали! – И опять как даст мне кулаком по коленке. Если вы думаете, что было не больно, вы ошибаетесь. – Папа тебя убьет! – говорит. И вдруг шлепнулась на кровать животом вниз и навалила себе подушку на голову. Она часто так делает. Просто с ума сходит, честное слово.
–Да брось! – говорю. – Никто меня не убьет. Никто меня пальцем не… ну, перестань, Фиб, сними эту дурацкую подушку. Никто меня и не подумает убивать.
Но она подушку не сняла. Ее не переупрямишь никакими силами. Лежит и твердит:
–Папа тебя убьет. – Сквозь подушку еле было слышно.
–Никто меня не убьет. Не выдумывай. Во-первых, я уеду. Знаешь, что я сделаю? Достану себе работу на каком-нибудь ранчо, хоть на время. Я знаю одного парня, у его дедушки есть ранчо в Колорадо, мне там дадут работу. Я тебе буду писать оттуда, если только я уеду. Ну, перестань! Сними эту чертову подушку. Слышишь, Фиб, брось! Ну, прошу тебя! Брось, слышишь?
Но она держит подушку –и все. Я хотел было стянуть с нее подушку, но эта девчонка сильная как черт. С ней драться устанешь. Уж если она себе навалит подушку на голову, она ее не отдаст.
–Ну, Фиби, пожалуйста. Вылезай, слышишь? – прошу я ее. – Ну, брось… Эй, Уэзерфилд, вылезай, ну!
Нет, не хочет. С ней иногда невозможно договориться. Наконец я встал, пошел в гостиную, взял сигареты из ящика на столе и сунул в карман. Устал я ужасно.
22
Когда я вернулся, она уже сняла подушку с головы –я знал, что так и будет, – и легла на спину, но на меня и смотреть не хотела. Я подошел к кровати, сел, а она сразу отвернулась и не смотрит. Бойкотирует меня к черту, не хуже этих ребят из фехтовальной команды Пэнси, когда я забыл все их идиотское снаряжение в метро.
–А как поживает твоя Кисела Уэзерфилд? – спрашиваю. – Написала про нее еще рассказ? Тот, что ты мне прислала, лежит в чемодане. Хороший рассказ, честное слово!
–Папа тебя убьет.
Вдолбит себе что-нибудь в голову, так уж вдолбит!
–Нет, не убьет. В крайнем случае накричит опять, а потом отдаст в военную школу. Больше он мне ничего не сделает. А во-вторых, меня тут не будет. Я буду далеко. Я уже буду где-нибудь далеко – наверно, в Колорадо, на этом самом ранчо.
–Не болтай глупостей. Ты даже верхом ездить не умеешь.
–Как это не умею? Умею! Чего тут уметь? Там тебя за две минуты научат, – говорю. – Не смей трогать пластырь! – Она все время дергала пластырь на руке. – А кто тебя так остриг? – спрашиваю. Я только сейчас заметил, как ее по-дурацки остригли. Просто обкорнали.
–Не твое дело! – говорит. Она иногда так обрежет. Свысока, понимаете. – Наверно, ты опять провалился по всем предметам, – говорит она тоже свысока. Мне стало смешно. Разговаривает как какая-нибудь учительница, а сама еще только вчера из пеленок.
–Нет, не по всем, – говорю. – По английскому выдержал. – И тут я взял и ущипнул ее за попку. Лежит на боку калачиком, а зад у нее торчит из-под одеяла. Впрочем, у нее сзади почти ничего нет. Я ее не больно ущипнул, но она хотела ударить меня по руке и промахнулась.
И вдруг она говорит:
–Ах, зачем, зачем ты опять? – Она хотела сказать – зачем я опять вылетел из школы. Но она так это сказала, что мне стало ужасно тоскливо.
–О господи, Фиби, хоть ты меня не спрашивай! – говорю. – Все спрашивают, выдержать невозможно. Зачем, зачем… По тысяче причин! В такой гнусной школе я еще никогда не учился. Все напоказ. Все притворство. Или подлость. Такого скопления подлецов я в жизни не встречал. Например, если сидишь треплешься в компании с ребятами и вдруг кто-то стучит, хочет войти – его ни за что не впустят, если он какой-нибудь придурковатый, прыщавый.
|
|