Скачать 30.53 Кбайт
О благодати и свободе воли
, VII, 23); можно полагать, что все это подчиняет волю и отнимает свободу. Но, однако, какими бы великими искушениями изнутри или снаружи человек ни мучился, всегда, конечно, насколько дело касается выбора, воля будет свободной: ведь она свободно будет решать только на основе своего согласия. Насколько же касается суждения или желания, противоборствуя вожделению (concupiscentia) плоти и убожеству жизни, она меньше чувствует себя свободной, но тем не менее не совершенно злой , пока она не соглашается со злом. Наконец, Павел, который жалуется, что он был влеком в закон греха, без сомнения, менее полной свободой суждения, похваляется, однако, что он имеет разумное согласие, а в добре -- по большей части уже и свободное, говоря, -- "уже не я делаю это". Почему, о Павел, ты на твердо надеешься? "Так как соглашаюсь говорит, -- с законом Божиим, что он добр". И наоборот: "ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием" (Рим., VII, 16, 22), ибо существует очищающее око, все тело предчувствует, что будет высветлено. Хотя и влеком грехом или охвачен горем, он не колеблется по истинному согласию признать себя свободным в добре. И твердо веря, он вообще заключает: "итак нет ныне никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе" (Рим., VII, 1).
Оглавление
Глава XII
О том, освобождается ли от вины или лишается свободного выбора отрекающийся от веры из страха смерти или наказания; где обсуждается отречение Петра
38. Но мы можем видеть, что согласно нашему утверждению, не будет вины на тех, кто из страха наказания или смерти были принуждены отречься от веры словом, ибо отрекаются лишь голосом; ведь и воля их должна быть принуждена к вине, чтобы они захотели того, чего, очевидно, им запрещено хотеть. И так гибнет свободный выбор. Но это было невозможно (ведь не мог один и тот же человек хотеть и не хотеть в одно и то же время); находим, почему зло никоим образом не должно было вменяться в вину желающим зла. Ведь оно не таково, как первородный грех, которому подвержен не только не соглашающийся, но по большей части и не знающий, пока не будет воскрешен через крещение. В качестве примера скажем, прежде всего, об апостоле Петре: конечно, он, как казалось, отрекся от Истины против собственной воли, так как было нужно или отречься, или умереть. Боясь умереть, он отрекся. Он не хотел отрекаться, но еще более не хотел умирать. Итак, в действительности не желая отрекаться, он отрекся, чтобы не умереть. Ибо языком, а не волей человек принуждается лишь сказать то, чего он не хочет, а не захотеть иного, чем хотел. Язык выступил против воли, но неужели и воля изменилась? Чего же он хотел? Того, что было прежде, т. е. быть учеником Христа. А что говорил? "Не знаю сего человека" (Матф., XXVI, 72). Почему же так? Он хотел избежать смерти. Но что в этом было преступного? Мы постигаем две воли апостола: одну, согласно которой он не хотел умирать, совершенно невинную, и другую, весьма достойную похвалы, согласно которой он желал быть христианином. В чем, следовательно, его можно обвинить? Не в том ли, что предпочел солгать, а не умереть? Ясно, что воля эта была достойна порицания, ибо более хотела сохранить жизнь тела, чем души. Ведь клевещущие уста убивают душу (Прем., I, 11). И, следовательно, он согрешил, и не без согласия собственной воли, жалкой и малодушной, но, очевидно, свободной. Он согрешил, не отвергая или не ненавидя Христа, но слишком возлюбив себя. И к этой пагубной любви вынудил его волю и убедил его существовать неожиданный страх. Он был таким, не зная этого, вне сомнения, уже тогда, когда услышал от того, от кого не мог скрыться: "прежде, нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня" (Матф. XXVI, 34). Итак, это бессилие воли, проявившееся, но не порожденное внушенным страхом, сделало явным, насколько он любил себя, а насколько Христа.
Явным, однако, не для Христа, а для Петра. Ведь Христос и раньше знал то, что было в человеке. Следовательно, насколько он [Петр] почитал Христа, его воля вполне терпела принуждение (что невозможно отрицать), чтобы он мог говорить вопреки себе: в той мере в какой себя почитал, вне сомнения, добровольно согласился, чтобы говорить в пользу себя. Если бы он не любил Христа, он отрекся бы не против воли; но если бы не любил себя еще более, он вообще не отрекся бы. Итак, надо признать, что человек был принужден собственную волю если не изменить, то хотя бы скрыть; принужден, говорю я, хотя и не отступить от любви к богу, однако несколько уступить любви к самому себе.
39. Следовательно, что же? Очевидно, устранено все предыдущее утверждение о свободе воли, ибо бесспорно обнаружено, что воля могла быть принуждена? Это так, но только если она могла быть принуждена чем-либо другим, нежели самой собой. Но, т.к. сама себя заставила, она и принужденная, и принуждающая; очевидно, что где она теряет, там и приобретает свободу. Ведь силу, которую она сама себе внушает, из себя черпает. Далее, то, что воля из себя черпает, присуще ей. А то, что ей присуще, [делается] не по принуждению, но по собственной воле. Если же по собственной воле, то свободно.
Оглавление
Глава XII
О том, освобождается ли от вины или лишается свободного выбора отрекающийся от веры из страха смерти или наказания; где обсуждается отречение Петра
38. Но мы можем видеть, что согласно нашему утверждению, не будет вины на тех, кто из страха наказания или смерти были принуждены отречься от веры словом, ибо отрекаются лишь голосом; ведь и воля их должна быть принуждена к вине, чтобы они захотели того, чего, очевидно, им запрещено хотеть. И так гибнет свободный выбор. Но это было невозможно (ведь не мог один и тот же человек хотеть и не хотеть в одно и то же время); находим, почему зло никоим образом не должно было вменяться в вину желающим зла. Ведь оно не таково, как первородный грех, которому подвержен не только не соглашающийся, но по большей части и не знающий, пока не будет воскрешен через крещение. В качестве примера скажем, прежде всего, об апостоле Петре: конечно, он, как казалось, отрекся от Истины против собственной воли, так как было нужно или отречься, или умереть. Боясь умереть, он отрекся. Он не хотел отрекаться, но еще более не хотел умирать. Итак, в действительности не желая отрекаться, он отрекся, чтобы не умереть. Ибо языком, а не волей человек принуждается лишь сказать то, чего он не хочет, а не захотеть иного, чем хотел. Язык выступил против воли, но неужели и воля изменилась? Чего же он хотел? Того, что было прежде, т. е. быть учеником Христа. А что говорил? "Не знаю сего человека" (Матф., XXVI, 72). Почему же так? Он хотел избежать смерти. Но что в этом было преступного? Мы постигаем две воли апостола: одну, согласно которой он не хотел умирать, совершенно невинную, и другую, весьма достойную похвалы, согласно которой он желал быть христианином. В чем, следовательно, его можно обвинить? Не в том ли, что предпочел солгать, а не умереть? Ясно, что воля эта была достойна порицания, ибо более хотела сохранить жизнь тела, чем души. Ведь клевещущие уста убивают душу (Прем., I, 11). И, следовательно, он согрешил, и не без согласия собственной воли, жалкой и малодушной, но, очевидно, свободной. Он согрешил, не отвергая или не ненавидя Христа, но слишком возлюбив себя. И к этой пагубной любви вынудил его волю и убедил его существовать неожиданный страх. Он был таким, не зная этого, вне сомнения, уже тогда, когда услышал от того, от кого не мог скрыться: "прежде, нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня" (Матф. XXVI, 34). Итак, это бессилие воли, проявившееся, но не порожденное внушенным страхом, сделало явным, насколько он любил себя, а насколько Христа.
Явным, однако, не для Христа, а для Петра. Ведь Христос и раньше знал то, что было в человеке. Следовательно, насколько он [Петр] почитал Христа, его воля вполне терпела принуждение (что невозможно отрицать), чтобы он мог говорить вопреки себе: в той мере в какой себя почитал, вне сомнения, добровольно согласился, чтобы говорить в пользу себя. Если бы он не любил Христа, он отрекся бы не против воли; но если бы не любил себя еще более, он вообще не отрекся бы. Итак, надо признать, что человек был принужден собственную волю если не изменить, то хотя бы скрыть; принужден, говорю я, хотя и не отступить от любви к богу, однако несколько уступить любви к самому себе.
39. Следовательно, что же? Очевидно, устранено все предыдущее утверждение о свободе воли, ибо бесспорно обнаружено, что воля могла быть принуждена? Это так, но только если она могла быть принуждена чем-либо другим, нежели самой собой. Но, т.к. сама себя заставила, она и принужденная, и принуждающая; очевидно, что где она теряет, там и приобретает свободу. Ведь силу, которую она сама себе внушает, из себя черпает. Далее, то, что воля из себя черпает, присуще ей. А то, что ей присуще, [делается] не по принуждению, но по собственной воле. Если же по собственной воле, то свободно.
|
|