Скачать 179.61 Кбайт
Парфюмер.
Он желал знать, что за этим скрывается. Простая любознательность, не больше.
– У тебя, кажется, тонкий нюх, юноша, – сказал он после того, как Гренуй прекратил свое кряхтение. Он вернулся назад в мастерскую, чтобы осторожно поставить подсвечник на рабочий стол.
– У меня лучший нюх в Париже, мэтр Бальдини, – зашипелявил Гренуй. -Я знаю все запахи на свете, все, какие есть в Париже, только не знаю некоторых названий, но я могу их выучить, все названия, их немного, всего несколько тысяч, я их все выучу, я никогда не забуду названия этого бальзама, стиракс, бальзам называется стиракс, стиракс…
– Замолчи! – закричал Бальдини. – Не перебивай, когда я говорю! Ты дерзок и самонадеян. Ни один человек не знает тысячи запахов по названиям. Даже я не знаю тысячи названий, а всего несколько сотен, ибо в нашем ремесле их не больше, чем несколько сотен, все прочее не запах, вонь!
Гренуй, который во время неожиданной вспышки собственного красноречия почти распрямился физически и в возбуждении даже в какой-то момент замахал руками, описывая в воздухе круги, чтобы показать, как он знает «все, все», услышав отповедь Бальдини, мгновенно сник, обернулся маленьким черным лягушонком и неподвижно застыл на пороге, скрывая нетерпение.
– Я, – продолжал Бальдини, – разумеется, давно понял, что «Амур и Психея» состоят из стиракса, розового масла и гвоздики, а также бергамота и розмаринового экстракта et cetera. Чтобы установить это, нужно, как говорится, иметь довольно тонкий нюх, и вполнеможет быть, что Бог дал тебе довольно тонкий нюх, как и многим, многим другим людям – особенно в твоем возрасте. Однако парфюмеру, – и тут он поднял вверх палец и выпятил грудь, – однако парфюмеру мало иметь просто тонкий нюх. Ему необходим обученный за многие десятилетия, неподкупно работающий орган обоняния, позволяющий уверенно разгадывать даже самые сложные запахи – их состав и пропорции, а также создавать новые, неизвестные смеси ароматов. Такой нос, – и он постучал пальцем по своему, – так просто не дается, молодой человек! Такой нос зарабатывают прилежанием и терпением. Или ты смог бы прямо так с ходу назвать точную формулу «Амура и Психеи»? Ну, смог бы?
Гренуй не отвечал.
– Может быть, ты скажешь ее мне хотя бы приблизительно? – сказал Бальдини и слегка наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть притаившегося в дверях лягушонка. -Хотя бы примерно в общем виде? Ну? А еще лучший нос в Париже!
Но Гренуй молчал.
– Вот видишь, – промолвил Бальдини в равной мере удовлетворенно и разочарованно. -Ты не знаешь. Конечно, не знаешь. Откуда тебе знать. Ты из тех, кто за едой определяет, есть ли в супе петрушка или купырь. Ну что ж – это уже кое-что. Но до повара тебе еще далеко. В каждом искусстве, а также в каждом ремесле – заруби себе это на носу, прежде чем уйти, – талант почти ничего не значит, главное – опыт, приобретаемый благодаря скромности и прилежанию.
Он уже протянул руку, чтобы взять со стола подсвечник, когда со стороны двери прошелестел сдавленный голос Гренуя:
– Я не знаю, что такое формула, мэтр, этого я не знаю, а так – знаю все.
– Формула – это альфа и омега любых духов, – строго ответствовал Бальдини, ибо собирался положить конец разговору.– Она есть тщательное предписание, в каком соотношении следует смешивать отдельные ингредиенты, дабы возник желаемый единственный и неповторимый аромат; вот что есть формула. Она есть рецепт – если ты лучше понимаешь это слово.
– Формула, формула, – хрипло проговорил Гренуй, и его фигура в дверной раме обозначилась более отчетливо. – Не нужно мне никакой формулы. Рецепт у меня в носу. Смешать их для вас, мэтр, смешать? Смешать?
– Как это? – вскричал Бальдини более громко, чем ему пристало, и поднес свечу к лицу гнома. – Как это – смешать?
Гренуй впервые не отпрянул назад.
– Да ведь они все здесь эти запахи, которые нужны, они все здесь есть в этой комнате, – сказал он и снова ткнул пальцем в темноту. – Розовое масло вон там! А там апельсиновый цвет! А там гвоздика! А там розмарин!..
– Разумеется, они там, – возопил Бальдини. – Все они там! Но говорю же тебе, дурья башка, от них нет проку, если не знать формулы!
– Вон там жасмин! Вон там винный спирт! Вон там стиракс! – продолжал хрипло перечислять Гренуй, указывая при каждом названии на то или иное место в помещении, где было так темно, что едва можно было различить полки с бутылями.
– Ты, похоже, умеешь видеть в темноте, а? – продолжал Бальдини. – У тебя не только самый тонкий нюх, но и самое острое зрение в Париже, не так ли? Если у тебя к тому же хороший слух, то раскрой уши пошире, и я тебе скажу: ты маленький обманщик.
– У тебя, кажется, тонкий нюх, юноша, – сказал он после того, как Гренуй прекратил свое кряхтение. Он вернулся назад в мастерскую, чтобы осторожно поставить подсвечник на рабочий стол.
– У меня лучший нюх в Париже, мэтр Бальдини, – зашипелявил Гренуй. -Я знаю все запахи на свете, все, какие есть в Париже, только не знаю некоторых названий, но я могу их выучить, все названия, их немного, всего несколько тысяч, я их все выучу, я никогда не забуду названия этого бальзама, стиракс, бальзам называется стиракс, стиракс…
– Замолчи! – закричал Бальдини. – Не перебивай, когда я говорю! Ты дерзок и самонадеян. Ни один человек не знает тысячи запахов по названиям. Даже я не знаю тысячи названий, а всего несколько сотен, ибо в нашем ремесле их не больше, чем несколько сотен, все прочее не запах, вонь!
Гренуй, который во время неожиданной вспышки собственного красноречия почти распрямился физически и в возбуждении даже в какой-то момент замахал руками, описывая в воздухе круги, чтобы показать, как он знает «все, все», услышав отповедь Бальдини, мгновенно сник, обернулся маленьким черным лягушонком и неподвижно застыл на пороге, скрывая нетерпение.
– Я, – продолжал Бальдини, – разумеется, давно понял, что «Амур и Психея» состоят из стиракса, розового масла и гвоздики, а также бергамота и розмаринового экстракта et cetera. Чтобы установить это, нужно, как говорится, иметь довольно тонкий нюх, и вполнеможет быть, что Бог дал тебе довольно тонкий нюх, как и многим, многим другим людям – особенно в твоем возрасте. Однако парфюмеру, – и тут он поднял вверх палец и выпятил грудь, – однако парфюмеру мало иметь просто тонкий нюх. Ему необходим обученный за многие десятилетия, неподкупно работающий орган обоняния, позволяющий уверенно разгадывать даже самые сложные запахи – их состав и пропорции, а также создавать новые, неизвестные смеси ароматов. Такой нос, – и он постучал пальцем по своему, – так просто не дается, молодой человек! Такой нос зарабатывают прилежанием и терпением. Или ты смог бы прямо так с ходу назвать точную формулу «Амура и Психеи»? Ну, смог бы?
Гренуй не отвечал.
– Может быть, ты скажешь ее мне хотя бы приблизительно? – сказал Бальдини и слегка наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть притаившегося в дверях лягушонка. -Хотя бы примерно в общем виде? Ну? А еще лучший нос в Париже!
Но Гренуй молчал.
– Вот видишь, – промолвил Бальдини в равной мере удовлетворенно и разочарованно. -Ты не знаешь. Конечно, не знаешь. Откуда тебе знать. Ты из тех, кто за едой определяет, есть ли в супе петрушка или купырь. Ну что ж – это уже кое-что. Но до повара тебе еще далеко. В каждом искусстве, а также в каждом ремесле – заруби себе это на носу, прежде чем уйти, – талант почти ничего не значит, главное – опыт, приобретаемый благодаря скромности и прилежанию.
Он уже протянул руку, чтобы взять со стола подсвечник, когда со стороны двери прошелестел сдавленный голос Гренуя:
– Я не знаю, что такое формула, мэтр, этого я не знаю, а так – знаю все.
– Формула – это альфа и омега любых духов, – строго ответствовал Бальдини, ибо собирался положить конец разговору.– Она есть тщательное предписание, в каком соотношении следует смешивать отдельные ингредиенты, дабы возник желаемый единственный и неповторимый аромат; вот что есть формула. Она есть рецепт – если ты лучше понимаешь это слово.
– Формула, формула, – хрипло проговорил Гренуй, и его фигура в дверной раме обозначилась более отчетливо. – Не нужно мне никакой формулы. Рецепт у меня в носу. Смешать их для вас, мэтр, смешать? Смешать?
– Как это? – вскричал Бальдини более громко, чем ему пристало, и поднес свечу к лицу гнома. – Как это – смешать?
Гренуй впервые не отпрянул назад.
– Да ведь они все здесь эти запахи, которые нужны, они все здесь есть в этой комнате, – сказал он и снова ткнул пальцем в темноту. – Розовое масло вон там! А там апельсиновый цвет! А там гвоздика! А там розмарин!..
– Разумеется, они там, – возопил Бальдини. – Все они там! Но говорю же тебе, дурья башка, от них нет проку, если не знать формулы!
– Вон там жасмин! Вон там винный спирт! Вон там стиракс! – продолжал хрипло перечислять Гренуй, указывая при каждом названии на то или иное место в помещении, где было так темно, что едва можно было различить полки с бутылями.
– Ты, похоже, умеешь видеть в темноте, а? – продолжал Бальдини. – У тебя не только самый тонкий нюх, но и самое острое зрение в Париже, не так ли? Если у тебя к тому же хороший слух, то раскрой уши пошире, и я тебе скажу: ты маленький обманщик.
|
|