«Вздор. У умирающих не такие лица. Но жалко отвлекать вас от мыслей о смерти. Пользуйтесь болезнью для благих упражнений».

«Вы заговорили как священнослужитель».

«Отнюдь. Я призываю не готовиться к иной жизни, а получше использовать ту единственную, что вам дана, чтобы пристойно встретить, когда она придет, ту единственную смерть, которую суждено вам испытать. Нужно изучать искусство умирания, и тогда мы удовлетворительно выполним упражнение в наш единственный раз».

Роберт рвался вставать, но отец Иммануил не разрешал, считая, что юноша мало окреп, не может кидаться в жерло боя. Роберт намекнул, что спешит видеть некую особу. Отец Иммануил ошибочно рассудил, будто Робертово высохшее тело гложется вожделением к иному телу, и попытался привить ему пренебрежение к женскому роду: «Сей пустейший Дамский Универс, – говорил он, – опирающийся на плечи новоявленных Атлантесс, оборачивается вокруг Бесчестья и существует под знаками Рака и Козерога в Тропиках. Зеркало, первейший движимый предмет убранства этого мира, никогда не бывает настолько мутно, как когда в нем отражаются Звезды женских очей лукавых, которые превращаются, под влиянием испаряющейся сырости от умопомраченных любовников, в Метеоры, предвещающие напасти Добротолюбию».

Роберт не оценил астрономическую аллегорию и не признал свою зазнобу в портрете светской чаровницы. Он остался лежать в постели, но еще более яро испарял сырость любовного умопомрачения.

Тем временем до него доходили и другие известия, их приносил Салетта. Казальцы колебались, не допустить ли французов, кроме замка, еще и в цитадель. Теперь им, кажется, становилось ясно, что против общего врага следует объединить силы. Но господин делла Салетта давал понять: сейчас, более чем когда бы то, при том, что город, судя по всему, будет вынужден пасть, казальцы, при видимости сотрудничества, втайне ставят под сомнение союзный договор. «Необходимо, – говорил он, – хранить голубиную чистоту в отношении Туара, но быть хитроумными как змеи в случае если его король, после всего, надумает продать казальцев. Повоюем; если Казале убережется, в том будет и наша заслуга; но повоюем без излишеств, потому что, если Казале падет, должны быть виноваты французы». Потом он добавил в назидание Роберту: «Осмотрительный не привязывает себя к колеснице».

«О, французы говорят, что вы торгаши. Никто не видел, чтобы вы воевали, и всем известно, что вы ростовщичествуете».

«Чтобы много прожить, лучше мало цениться. Надколотый горшок не бьется в черепья и служит так долго, что успевает надоесть».

Как – то утром в начале сентября на Казале вылился освободительный дождь. Здоровые и выздоравливающие, все выбрались из – под крыш, чтобы принять на себя струи, смыть следы зараженья. Потоп принес всем бодрость, но отнюдь не излечение, и язва продолжала свирепствовать после ливня, как свирепствовала до. Единственные утешительные новости касались того раззора, который чума творила, подобно как в Казале, и в лагере противника.

Однажды, удерживаясь, хотя нетвердо, на ногах, Роберт выбрел за монастырские стены и увидел на пороге одного дома, отмеченного зеленым крестом, знаком зачумленности, Анну Марию или Франческу из Новары. Она исхудала, как фигура Пляски Смерти. Уже не снег и гранат, какая она была, а сплошная желть разлилась по ее коже, хотя в изнуренных чертах еще улавливались намеки на былые красы. Роберту припомнились слова Сен – Савена: «Вы ведь не продолжаете преклонять пред нею колена, когда возраст обращает ее в привидение когдатошних прелестей, пригодное прежде всего напоминать вам о неминуемости смерти?»

Девушка плакала на плече капуцина, будто расставаясь с любимым образом. Может, погиб ее француз. Капуцин, лицо которого было белее, нежели борода, успокаивал, указывая на небо костлявым пальцем, как бы говоря «когда – нибудь там, наверху…».

Любовь рассудочна только тогда, когда тело полно желания и это желание не удовлетворено. Если тело во власти немощи и ему непосильно желать, рассудочная страсть иссякает. Роберт понял: он до того исчах, что любить уже не может. Exit Анна Мария (Франческа) из Новары.

Он вернулся в обитель и снова залег под покрывала, решившись взаправду умереть: невыносимо было страдание оттого, что он больше не страдает. Отец Иммануил настаивал, чтоб больной выходил на воздух. Но известия, поступавшие от мира, не усиливали желание жить. В дополнение к чуме, город задыхался от голода, или того хуже, велась неистовая погоня за припасами, которые казальцы упрятывали, не желая делить еду с французами. Роберт наметил себе, если не скончается от болезни, скончаться от голода.

В конце концов отец Иммануил сумел его усовестить и выгнал из монастыря на улицу. Поворачивая за угол, он увидел группу испанских солдат. Он рванулся бежать, но они его церемонно приветствовали. Тут он понял, что посносив большинство бастионов, враги беспрепятственно проникают и разгуливают по городу, так что можно сделать вывод, что теперь уже не сельская округа осаждает Казале, а Казале как город осаждает собственную крепость.

В конце улицы ему встретился Сен – Савен.