Скачать 17.76 Кбайт
Грезы духовидца, поясненные грезами метафизики (1766 )
[256]
Я устал приводить дикие бредни самого дурного из всех фантастов... Натуралист ставит в своем шкафу препараты не только нормальных животных, но и уродов, поэтому он должен быть осмотрителен и не показывать их всякому без разбора. Среди любопытствующих могут ведь оказаться беременные женщины, на которых это произведет плохое впечатление. И так как кое-кто из моих читателей также может относительно своей мысленной восприимчивости быть в положении, то мне было бы жаль, если бы он здесь слишком загляделся на что-то. [258]
Я разработал неблагодарную тему, навязанную мне расспросами и назойливостью любопытствующих и пребывающих в праздности друзей. [...] На самом же деле у меня была другая цель, которую я считаю более важной, чем объявленная мной, и ее, мне кажется, я достиг. Метафизика, в которую я волею судеб влюблен, хотя она лишь редко выказывает мне свое благоволение, приносит двоякого рода пользу. Первая заключается в решении задач, которые ставит любознательный человек, когда он разумом пытается выведать у вещей их тайные свойства. Но результат слишком часто обманывает здесь надежду, как ускользнул он и на этот раз из наших рук жадно простертых. [259-260]
Вторая польза от метафизики более соответствует природе человеческого ума и заключается в следующем: она следит за тем, исходит ли задача из того, что доступно знанию, и каково отношение данного вопроса к приобретенным опытом понятиям, на которых всегда должны быть основаны наши суждения. В этом смысле метафизика есть наука о границах человеческого разума... Хотя я и не обозначил здесь с точностью границ, но все же наметил их настолько, что при дальнейшем размышлении читатель сам сможет освободить себя от тщетных исследований вопроса, данные которого имеются в другом мире. [260]
Прежде мы, как Демокрит, блуждали в пустом пространстве, куда мы вознеслись на крыльях мотыльков метафизики, и развлекались там духовными видениями. Теперь, когда вяжущая сила самопознания подрезала эти шелковые крылышки, мы опять видим себя на низкой почве опыта и здравого смысла. [261]
Практический вывод из всего сочинения
Удовлетворить всякой любознательности и ставить пределы нашей жажде познания только там, где начинается невозможное, - вот старание, которое подобает учености. Но из всех бесчисленных задач, которые сами собой возникают [перед человеком], избрать именно те, разрешение которых важно для него, - это заслуга мудрости. Когда наука завершает свой круг, она естественно приходит к точке скромного недоверия и неохотно говорит о самой себе: скольких вещей я не понимаю! Но зрелый, обладающий опытом разум, ставший мудростью, устами Сократа среди ярмарки всевозможных товаров радостно восклицает: сколько здесь ненужных мне вещей! Именно таким образом два столь различных стремления сливаются в одно, хотя первоначально они имели совершенно противоположные направления: первое из них суетно и недовольно, второе степенно и скромно. Действительно, чтобы сделать разумный выбор, надо прежде всего знать то, без чего можно обойтись, более того, надо знать невозможное; но в конце концов науке удается определить границы, установленные ей природой человеческого разума. А все беспочвенные замыслы, хотя сами по себе они, может быть, не лишены достоинства, бесследно исчезают в дыму тщеславия, как лежащие вне человеческой сферы. Тогда-то метафизика становится тем, от чего она еще так далека и что в ней меньше всего подозревают, а именно спутницей мудрости. [261-262] Вопросы о духовной природе, о свободе и предопределении, о будущей жизни и т.п. сначала приводят в движение все силы ума и своей возвышенностью вовлекают человека в состязание умозрения, мудрствующего без разбора, решающего, поучающего или опровергающего, как это всегда бывает с мнимым глубокомыслием. Но как только исследование попадает в область философии, которая является судьей собственного метода и которая признает не только предметы, но и их отношение к человеческому рассудку, границы суживаются и устанавливается рубеж, который никогда больше не позволяет исследователю выйти из свойственной ему области. [262] В отношении причины и следствия, субстанции и [ее] действенного проявления задача философии на первых порах заключается в том, чтобы разгадать сложные явления и свести их к более простым представлениям. Раз основные отношения найдены, роль философии кончается. Что же касается вопроса о том, каким образом нечто может быть причиной или иметь ту или иную силу, - этого никогда нельзя разрешить при помощи разума: эти отношения надо брать исключительно из опыта... [262] Вот почему основные понятия о вещах как о причинах, понятия о силах и действиях, если они не взяты из опыта, совершенно произвольны и не могут быть ни доказаны, ни опровергнуты. [...] Что моя воля движет моей рукой, это для меня не более понятно, чем если кто-нибудь сказал, что она может также задержать движение Луны. Вся разница здесь только в том, что первое я узнаю из опыта, а второе никогда не приходило мне на ум.
Я устал приводить дикие бредни самого дурного из всех фантастов... Натуралист ставит в своем шкафу препараты не только нормальных животных, но и уродов, поэтому он должен быть осмотрителен и не показывать их всякому без разбора. Среди любопытствующих могут ведь оказаться беременные женщины, на которых это произведет плохое впечатление. И так как кое-кто из моих читателей также может относительно своей мысленной восприимчивости быть в положении, то мне было бы жаль, если бы он здесь слишком загляделся на что-то. [258]
Я разработал неблагодарную тему, навязанную мне расспросами и назойливостью любопытствующих и пребывающих в праздности друзей. [...] На самом же деле у меня была другая цель, которую я считаю более важной, чем объявленная мной, и ее, мне кажется, я достиг. Метафизика, в которую я волею судеб влюблен, хотя она лишь редко выказывает мне свое благоволение, приносит двоякого рода пользу. Первая заключается в решении задач, которые ставит любознательный человек, когда он разумом пытается выведать у вещей их тайные свойства. Но результат слишком часто обманывает здесь надежду, как ускользнул он и на этот раз из наших рук жадно простертых. [259-260]
Вторая польза от метафизики более соответствует природе человеческого ума и заключается в следующем: она следит за тем, исходит ли задача из того, что доступно знанию, и каково отношение данного вопроса к приобретенным опытом понятиям, на которых всегда должны быть основаны наши суждения. В этом смысле метафизика есть наука о границах человеческого разума... Хотя я и не обозначил здесь с точностью границ, но все же наметил их настолько, что при дальнейшем размышлении читатель сам сможет освободить себя от тщетных исследований вопроса, данные которого имеются в другом мире. [260]
Прежде мы, как Демокрит, блуждали в пустом пространстве, куда мы вознеслись на крыльях мотыльков метафизики, и развлекались там духовными видениями. Теперь, когда вяжущая сила самопознания подрезала эти шелковые крылышки, мы опять видим себя на низкой почве опыта и здравого смысла. [261]
Практический вывод из всего сочинения
Удовлетворить всякой любознательности и ставить пределы нашей жажде познания только там, где начинается невозможное, - вот старание, которое подобает учености. Но из всех бесчисленных задач, которые сами собой возникают [перед человеком], избрать именно те, разрешение которых важно для него, - это заслуга мудрости. Когда наука завершает свой круг, она естественно приходит к точке скромного недоверия и неохотно говорит о самой себе: скольких вещей я не понимаю! Но зрелый, обладающий опытом разум, ставший мудростью, устами Сократа среди ярмарки всевозможных товаров радостно восклицает: сколько здесь ненужных мне вещей! Именно таким образом два столь различных стремления сливаются в одно, хотя первоначально они имели совершенно противоположные направления: первое из них суетно и недовольно, второе степенно и скромно. Действительно, чтобы сделать разумный выбор, надо прежде всего знать то, без чего можно обойтись, более того, надо знать невозможное; но в конце концов науке удается определить границы, установленные ей природой человеческого разума. А все беспочвенные замыслы, хотя сами по себе они, может быть, не лишены достоинства, бесследно исчезают в дыму тщеславия, как лежащие вне человеческой сферы. Тогда-то метафизика становится тем, от чего она еще так далека и что в ней меньше всего подозревают, а именно спутницей мудрости. [261-262] Вопросы о духовной природе, о свободе и предопределении, о будущей жизни и т.п. сначала приводят в движение все силы ума и своей возвышенностью вовлекают человека в состязание умозрения, мудрствующего без разбора, решающего, поучающего или опровергающего, как это всегда бывает с мнимым глубокомыслием. Но как только исследование попадает в область философии, которая является судьей собственного метода и которая признает не только предметы, но и их отношение к человеческому рассудку, границы суживаются и устанавливается рубеж, который никогда больше не позволяет исследователю выйти из свойственной ему области. [262] В отношении причины и следствия, субстанции и [ее] действенного проявления задача философии на первых порах заключается в том, чтобы разгадать сложные явления и свести их к более простым представлениям. Раз основные отношения найдены, роль философии кончается. Что же касается вопроса о том, каким образом нечто может быть причиной или иметь ту или иную силу, - этого никогда нельзя разрешить при помощи разума: эти отношения надо брать исключительно из опыта... [262] Вот почему основные понятия о вещах как о причинах, понятия о силах и действиях, если они не взяты из опыта, совершенно произвольны и не могут быть ни доказаны, ни опровергнуты. [...] Что моя воля движет моей рукой, это для меня не более понятно, чем если кто-нибудь сказал, что она может также задержать движение Луны. Вся разница здесь только в том, что первое я узнаю из опыта, а второе никогда не приходило мне на ум.
|
|