Библиотека >> Успехи ясновидения (трактаты для а.)
Скачать 199.86 Кбайт Успехи ясновидения (трактаты для а.)
.. можно поверить, что тунеядца и впрямь кто-то принуждал в отдаленной местности), — Бродского все равно пришлось бы рано или поздно, и притом независимо от Шведской Академии, признать великим русским поэтом.
Он создал собственную систему стихосложения (в ней метроном не стучит) и собственную метафизику (в ней небытие первично — и определяет сознание), и ни на кого не похожий слог, в котором вырезан, как иглой на пластинке, незабываемый голос. У него появился сквозной сюжет — точней, два пересекающихся сюжета: по горизонтали, то есть вдоль параллели, — разлука навеки, видение того берега, мысль заходит на востоке; а по меридиану она забирает вверх, к полюсу холода. Потому что перед нами разыгран безнадежно опасный опыт существования без иллюзий, в том числе без главной — что мироздание вращается якобы вокруг некоего бесценного местоимения. Пейзаж, интерьер, натюрморт читаются, как тексты, понятные насквозь, если разглядывать их с изнанки, из другого измерения, где нас нет — и где нисколько не лучше. И я когда-то жил в городе, где на домах росли статуи, где по улицам с криком «растли! растли!» бегал местный философ, тряся бородкой, и бесконечная набережная делала жизнь короткой. Теперь там садится солнце, кариатид слепя. Но тех, кто любили меня больше самих себя, больше нету в живых. Утратив контакт с объектом преследования, собаки принюхиваются к объедкам, и в этом их сходство с памятью, с жизнью вещей. Закат; голоса в отдалении, выкрики типа «гад! уйди!» на чужом наречье. Но нет ничего понятней. И лучшая в мире лагуна с золотой голубятней сильно сверкает, зрачок слезя. Человек, дожив до того момента, когда нельзя его больше любить, брезгуя плыть противу бешеного теченья, прячется в перспективу. Узнали, я думаю, город, просвечивающий тут сквозь Италию? Меня долго сбивал с толку закат в другом часовом поясе; потом догадался: ведь лето — солнце над Финским заливом медлит... Не исключено, впрочем, что нельзя полюбить эти стихи, пока не доживешь — хоть воображением — до момента, обозначенного последней строфой. Вместо тоста ...Иосиф Бродский был еще жив, и по случаю дня его рождения — оказавшегося для него последним — сказал я несколько слов: «Пока он пишет стихи, какие пишет, — наше поколение от старости заговорено — и Роберт Фишер никому не проиграет. Все понимать, но ничего не бояться, обращая неизбежность утрат в свободу отказа. Бродский — автор последней иллюзии: будто жизнь без иллюзии смысла имеет смысл. Только в этой иллюзии реальность похожа на себя — пока звук, распираемый силой такого смысла, наполняет нас невеселым счастьем. Бродский храбр настолько, что верит в существование Вселенной без него. Собственно говоря, он только и делает, что испытывает данность чьим-нибудь отсутствием — чаще всего своим, — выказывая необыкновенное присутствие духа. Он самый привлекательный герой нашего времени и пространства. Метафизика его каламбуров посрамляет смерть и энтропию и внушает читателю нечто вроде уважения к человеческой участи — ведь это ее голос: Только пепел знает, что значит сгореть дотла. Но я тоже скажу, близоруко взглянув вперед: не все уносимо ветром, не все метла, широко забирая по двору, подберет... Как знать, как знать, хотя насчет Иосифа Бродского я совершенно уверен. Важней и несомненней, что не будь мы зрителями Феллини, читателями Бродского — нипочем не догадались бы: кто мы, где мы и с кем. Но что если сама догадка — просто сон птичьего двора о перелетном гусе? Все равно — это лучший из снов». По поводу гиен А в конце января 1996-го Иосиф Бродский умер. Газета «Завтра» салютовала залпом острот: «Иосифы Бродский и Мандельштам не любили Сталина. Бродского решено каждый год хоронить то в Италии, то в Америке. С бродским приветом обратились евреи России к евреям Америки». И так далее. Пресс-служба какого-то Патриотического Союза Молодежи разослала по редакциям официальное заявление: «Стало чище в русской культуре. Исчез один из проповедников литературной шизофрении... К нашему народу смерть отдельно взятого безумного американского еврея никакого отношения не имеет...» И тому подобное. Грянул омерзительный бал призраков — словно все эти люди не покидали зала суда — точней, клуба строителей на Фонтанке, 22, — тридцать два года, затаясь в темноте, ожидали исполнения приговора. Некий доктор наук (из Пушкинского, понятно, Дома) издал брошюру «Правда о суде над Иосифом Бродским»: никакой Вигдоровой там и близко не было, обвиняемый изобличил себя как антисоветчик, а писать стихи не умел вовсе. И впоследствии не научился. Да хоть бы и научился — все равно еврей. А как сказал доктор Геббельс: когда еврей пишет по-немецки — он лжет! «...Эта иррациональная поэзия Иосифа Бродского полностью чужда России, хотя она и звучит на русском языке...» «...русские не ощущают свою ущербность от неприятия ими чуждой поэзии русскоязычного поэта. | ||
|